bigbeast_kd

Впервые Витовт, казалось, дал гарантии верности во время большого съезда на острове Салин в 1398 году, когда он объявился с большой свитой, в числе которой было и 5 русских князей. Представительство Ордена было столь же высоким. Магистра сопровождали 3 епископа, сановники Пруссии и Ливонии и многие рыцари Ордена. Витовт обязывался передать Ордену Жемайтию вплоть до Нявежиса и Дубисы и помогать ему там в строительстве замков.

При участии Витовта ее захватили в 1399 году и обеспечили несколькими замками. В 1401 году вспыхнуло восстание, которым руководил полевой командир Витовта! Ожесточенные этим, в Мариенбурге заковали жемайтских заложников в железо. Это довело некоторых из этих несчастных до самоубийства. Наконец, в 1404 году, кажется, с Ягайло пришли к длительному миру. В мае подписывался Рациажский договор: Жемайтия остается Ордену а Витовт должен оказывать помощь Великому Магистру и оставить заложников; если Витовт не исполнит эти обязательства, то „магистр может принуждать его с нашей помощью к исполнению обещанного".

В декабре 1404 Витовт действительно оказал помощь в угнетении жемайтов. Героический народ оказал небольшое сопротивление, настроение было таково, что несколько бояр выразили опасения орденскому фогту, будто страна может снова перейти под господство Витовта. Теперь можно было без проблем заложить замок Кенигсберг и занять его 60 орденскими братьями. Замок был построен в четыре недели. Михаэль Кюхмайстер, назначенный фогтом Жемайтии, умел отлично обращаться с населением. Так, он запросил себе дополнительно скот, зерно, одежду и тому подобное из орденских земель, чтобы поправить господствующую из-за долгих войн нужду. Действия его сказались, когда он объезжал в 1406 всю страну: он был сердечно принят всюду и упрошен отправить большое посольство к магистру. Посланники просили его о крещении их в качестве заложников в Мариенбурге удерживаемых детей. Оно осуществилось в торжественной обстановке. Таким образом жемайтский вопрос казался решенным, наконец, в пользу Орденского государства.

Первые наступательные предприятия Ордена начались после 1300 из Рагнита (город Неман – прим.мое, как и дальнейшие современные названия в скобках). Как начатые без системы, они принесли немного положительных результатов, зато побудили короля Витеня в 1311 к большому вторжению в Пруссию. Армия Ордена следовала за ним форсированными маршами. Витень не хотел бросить в пути свою добычу и 1200 пленников и поэтому его смогли нагнать при Воплаукене (Воплавки). Он сразу окружил себя якобы восьмикратной засекой. Братья прорвали ее в связанной с большими потерями битве и полностью разбили врага. В этом им помогали пленники, которые избавились от своих оков и убили сторожей. Армия Витеня была силами только в 4000 человек. Роннебургские анналы оценивают только его потери в 40 000 и силы орденского войска в 22 000 человек.

После 1316 в предприятиях Ордена появилась хотя бы малая система, когда взялись за разрушение жемайтских замков по правобережью Немана, чтобы сделать речной путь свободным для крупных операций.

В 1336 приступили к систематическому строительству замков для блокирования Жемайтии. Первым был построен замок Мариенбург в 40 км выше Рагнита. Когда он был разрушен жемайтами в том же самом году, вновь сооружался как Георгенбург (Юрбаркас) несколько дальше вверх по течению и был снабжен гарнизоном в 140 человек. При нападении на него Гедимин встретил смерть от выстрела. Затем последовали Йоханнесбург (Пиш) в Мазурах и Терветен (Тервете) с Добеленом (Добеле) непосредственно на ливонской границе. В 1360 году присоединилось к ним второе кольцо замков, Нойхауз и Винденбург (Венте) в Пруссии, Гробин (Гробиня) в Курляндии. Ольгерд и Кейстут попытались разорвать угрожающее Жемайтии кольцо в 1348 году одним большим наступательным ударом. Они следовали за орденской армией, которая возвращалась из Литвы под руководством великого комтура Винриха фон Книпроде и маршала Данфельда. Винрих заманил врага через болотистую, замерзшую реку Стреве и отбросил его обратно на нее. Сломавшийся лед превратил поражение литовцев в полную катастрофу. Силы армий неизвестны. Шютц указывает их, естественно сильно преувеличено, в 40 000 и 70 000. Он нашел много некритичных переписчиков вплоть до последнего времени.

С 1360 начинается неутомимое наступление Ордена на вражескую страну. Едва ли хоть один год обходился без набегов на Литву, в течение некоторых лет происходило 3, 5, даже 8 таких походов, как в 1361, 1370 и 1381. В 1362 году захватили Ковно (Каунас), тогдашнюю столицу Литвы, в 150 км выше Рагнита; в 1363 армия Ордена продвигалась вперед даже до Гродно и Вильнюса и за Нарев; в 1369 Каунас захватывался во второй раз и строился близ него замок Готтесвердер.

В 1361 Кейстут на охоте в Мазурах попал в руки дозорным Ордена. Однако, он ускользнул из тюрьмы в Мариенбурге с помощью предоставленного ему в качестве слуги литовца Альфа и пробился, переодетый в брата ордена, через Мазовию. Ольгерд и Кейстут еще раз попробовали генеральное контрнаступление. Они настолько уверенно чувствовали себя после привлечения войск со всех краев обширного государства, что решили предупредить Великого Магистра о своем визите к Мариенбургу в 1370. Чтобы разгромить его вопреки этому предупреждению, литовская армия тайком промаршировала Жемайтией, дабы перейти залив у Мемеля и вклиниться между вооруженными силами Ордена.

Недостаток льда вынудил князей воздержаться от перехода заливом и двигаться на запад кругом вдоль берегов. При Рудау (Мельниково Зеленоградского района) магистр Винрих вышел им навстречу. Его крыло обратило литовцев в паническое бегство и этим дало перевести дух другому крылу. Там только личное участие орденского маршала Генриха Шиндекопфа предотвратило панику. Шиндекопф перешел затем к неутомимому преследованию, которое стоило жизни ему самому, но полностью рассеяло литовскую армию. Старые авторы вновь принимают силы сторон чересчур завышенными: силы Ордена 40 000 чел., литовцев 70 000 чел. По преданию Ганс Заган с кёнигсбержскими ремесленниками на крыле Шиндекопфа решил судьбу сражения.

Литовские войны занимают наибольшее место у всех орденских хронистов. Они проходят красной нитью через орденскую историю до 1400 и были очевидно решающими для всего развития и для самого существования Орденского государства.

Древняя Литва состояла из провинций Ковно, Гродно и Сувалки, в сумме примерно 100 000 км2. Высокоширотное расположение, открытость со стороны континентальной России и обильные осадки делали страну суровой и бедной. Земледелие и животноводство обеспечивали лишь скромное внутренние потребности, рудные богатства вовсе отсутствовали, для торговли не было регулярных путей сообщения, так как Неман с его притоками замерзал надолго и мало судоходен. Лишь древесные богатства огромных девственных лесов могли использоваться, конечно, только если прусское орденское государство принимать в расчет как покупателя. Однако, со своими девственными лесами, болотами и трясинами страна была естественной, трудно преодолимой крепостью. Только в зимних походах были шансы на успех предприятий против Литвы до 1400. Мягкой зимой или летом походы приводили почти всегда к провалу операций.

Так, мы знаем, что ливонская армия погибла в 1236 году при осеннем походе и что крупные предприятия в 1268, 1370 и 1372 годах пришлось прекратить из-за мягких зим. Девственные леса действовали демографически как пустыня: они производили сильных, непритязательных, но и жестоких людей и вдобавок с хроническим недостатком жизненного пространства. Литовцы были ужасом соседних народов, когда они вырывались на своих выносливых лесных лошадях из своей земли, и когда защищали от превосходящего противника крепость своей родины. История Литвы - это настоящее отражение ее народа: один озаренный кровавым блеском героический эпос.

Древняя Литва развилась в две государственно разделенные области, Жемайтию или Нижнюю Литву и Аукштайтию или Верхнюю Литву. Каждая оставалась автономной, но они были связаны благодаря энергичным личностям в одну сильную монархию, которая распространилась в постоянных завоевательных до Москвы и Черного моря. Казалось, будто вся Россия должна войти в литовское государство.

Первое образование литовской великой державы произошло в 1240 при Миндовге. 70 годами позже Гедимин вновь возобновил завоевательную политику с большим успехом. За ним следовали его сыновья Ольгерд и Кейстут, при которых Литва достигла своего апогея. Они разделили труды с братским согласием, которое казалось до того небывалым в Литве: Ольгерд взял на себя захват русских восточных пространств, Кейстут сдерживал бурный натиск сил Тевтонского Ордена. Если необходимо было больше сил, Ольгерд спешил на помощь брату. После смерти Ольгерда его сын Ягайло, казалось, добился единовластия через убийство Кейстута. Он вынужден был передать его, однако, став королем Польши, своему двоюродному брату Витовту. При Витовте Литва достигла максимального расширения.
Но для великого государственного деятеля ему недоставало дальновидности. Так, он помог своему смертельному врагу Ягайле сломить мощь Ордена и не заметил, что Литва попала на буксир к Польше. После смерти Витовта в 1429 году литовская великая держава опустилась до бесплатного приложения к Польше. Некоторые называют Витовта Великим. Он велик как политик столь же мало, как например, Масинисса, противник Ганнибала, который победил с помощью Рима Карфаген и не заметил, что устранил неопасного противника через опасного союзника. Скорее нужно называть Великим Ягайлу; у него было редкое умение соединять государственную мудрость, цепкость и разумную податливость в случае необходимости.

В сравнении с немецкими государствами Ливонии и Пруссии литовцы находились с самого начала на почти беспрерывном военном положении. В течение всего времени пока немцы должны были бороться здесь против аборигенов, литовцы всегда были агрессорами. Они совершали вторжения снова и снова и наносили вновь и вновь тяжелейшие поражения орденским армиям. Их смелость явствует из того, что они продвигались годы 1204 и 1263 маленькими военными отрядами до Эстонии, в 1225 почти до Новгорода, в 1289 и 1308 до Самбии, в 1330 и 1323 до Добжиня в Польше. В этих поездах они ужасно свирепствовали. Так, каждый из воинов Витеня увел с собой при набеге на Польшу в 1294 году 20 пленников, в 1311 были увезены из слабо заселенных пограничных земель Юго-восточной Пруссии 1200 человек и в 1323 году из далеко внизу лежащей маленькой земли Добжинь 6000 человек.

«В лето господне 1304 Божьим наущением крестоносцы из Германии вновь начали посещать Пруссию. И прибыли благородные мужи господин Вернер граф фон Гомберг, Адольф фон Виндхёфель со своим братом, рыцари Дитрих фон Айнер и его брат Арнольд, и некоторые другие дворяне с Рейна».
Так кёнигсбергский брат-священник Петр из Дуйсбурга пишет в своей заканчивающейся 1326 годом Chronicon terrae Prussiae. Под зимой 1272-1273 он сообщает о последнем крестоносце в Пруссии, маркграфе Дитрихе фон Мейсен. Прусские поездки возобновятся только с 1304 и будут прерваны более чем на 30 лет. Почему они приостанавливались? Почему они были начаты вновь? Отличаются ли поездки 13 века от поездок 14-го?
( Read more... )

Балтийский пантеон небесных божеств очень тесно связан с таковыми у всех прочих индоевропейцев. К нему принадлежат
Dievas - Диевас (Протобалтийский Deivas), бог ясного неба, родственный древнеиндийскому Dyaus-Дьяусу, греческому Зевсу, латинскому Деусу;
бог грома, литовский Perkūnas-Перкунас, латвийский Pērkons-Перконс, прусский Perkonis-Перконис, с именем и функциями, близкородственными славянскому Перуну, хеттскому Перуне, древнеиндийскому Парьяне, кельтскому Герцину, так же как скандинавскому Тору, немецкому Доннару и римскому Юпитеру (дуб, дерево Перкунаса, на латыни называется кверкус, происходит из перкус);
Saulė, Солнце, очень тесно связанное с ведическим Сурьей и Савитаром, древнегреческим Гелиосом, и другими индоевропейскими богами солнца, хотя балтийская Сауле имеет женский пол;
литовский Mėnuo-Менуо, латвийский Mēness-Менесс, Лунный бог;
Латвийская Auseklis-Аусеклис, литовская Aušrinė - Аушра, утренняя звезда и богиня рассвета, связанная с ведической Ушас, и своей коллегой, литовской Vakarinė-Вакарине, вечерней звездой, являющиеся персонификациями планеты Венера.
Среди богов неба был также божественный кузнец, названный просто Kalvis-Кальвис, "кузнец", или в уменьшительной форме, Kalvelis и Kalvaitis.

Самым главным среди божественных животных был жеребец, спутник Диеваса и Сауле. В мифологических песнях конь (литовский žirgas, латвийский zirgs) так глубоко связан с Saulė, Солнцем, что иногда он, кажется, выступает как символ солнца. Следующим по важности был козел (литовский ožys) - спутник бога грома, символ сексуальной мощи и животное, предсказывающее погоду.

Общие индоевропейские корни этих богов и их спутников бесспорны, особенность же их в том, что Балтийские боги сохранили очень древние черты в их не ослабленных связях с явлениями природы, небом, солнцем, луной, звездами, громом. За исключением Диеваса и Перкунаса, антропоморфные изображения богов были не очень сильно развиты.

Имя бога Dievas непосредственно связано с “небом”. Литовский dievas и Латышский dievs все еще сохранили то же значение “небо”, что и на санскрите. Этимологию имени бога ясно можно понять через санскритский глагол dyut, “сиять”, "лучиться”, и прилагательное deiuos, “небесный”. Диевас представлен как чрезвычайно красивый человек, одетый в серебряное платье, венец, его одежда украшена кулонами и поясом с подвешенным мечом. Это изображение несомненно восходит к позднему Железному веку, будучи очень похоже на внешний вид короля балтов. Он неотделим от своих коней, одного, двух, трех, пяти, девяти и более, в серебряной упряжи, с золотым седлом и золотыми стременами.

Его большой огороженный дворец напоминает замок, имея трое серебряных врат и включая в себя поместье, крестьянские дома и паровую баню, с садом и лесными деревьями вокруг. Он расположен по ту сторону неба; на вершине каменного, серебрянного, золотого или янтарного холма. С этого холма Диевас едет верхом, или в колеснице или в санях из золота или меди, держа золотые вожжи, заканчивающиеся золотыми кисточками. Он приближается к земле очень медленно, чрезвычайно осторожно, чтобы не стряхнуть выпаышую росу и покрывающий кроны деревьев снежок, чтобы не остановить рост побегов, чтобы не мешать работе сеятеля и пахаря. Он поднимает в рост рожь, он вытаптывает сорную траву. В латвийских мифологических песнях он появляется, сея рожь или ячмень из серебряного короба и, среди прочего, охотится и варит пиво.

Диевас - хранитель и стимулятор зерновых культур. В этих функциях он тесно связан с Солнцем, Луной и Венерой. Он наделен, также, властью управлять человеческой судьбой и всем миропорядком. От него зависит, будут ли и солнце и луна и день яркими. С Лаймой, богиней человеческой судьбы, он определяет продолжительность жизни и благосостояние человека. Хотя Диевас обладал более высокими полномочиями чем другие боги, он не мыслился как высший бог, управляющий другими. В пантеоне неба Диевас был дружелюбен и демократичен. Его поместье и его сыновья, латвийский Dieva dēli, литовский Dievo sūneliai, были особенно близко связаны с Saulė, Солнцем, и ее дочерями, у которых также был замок с серебряными воротами на холме посреди долины или у конца вод.

Уход vėlė (веле) не означает прекращения физических связей мертвого с живущими. Помимо vėlė, которая сопоставима греческой душе - psyche, у человека есть siela (сьела), соотносящаяся с римской душой - anima или греческим духом - pneuma, обозначающая жизненную силу, которая не уходила от земли. Она перевоплощалась в деревьях, цветах, животных, птицах. Она покидала тело как дыхание, пар, и немедленно находила обитель в растениях, животных или птицах. Иногда она выходит изо рта непосредственно в форме бабочки, пчелы, мыши, жабы, змеи, или прорастает изо рта юной девушки в форме лилии. Наиболее часто, однако, она перевоплощается в деревьях: мужской дух - в дубах, березах и ясенях; женский - в липе и ели. У Балтийских народов чрезвычайно интимные отношения с этими деревьями. Дуб и липа - основные деревья в фольклоре. При рождении каждому назначается свое конкретное дерево, и оно растет, наполняясь теми же самыми жизненными силами, что и его человеческий двойник. Если дерево срублено, человек умирает. Деревьев, растущих на старых кладбищах Литвы, никогда не касалась рука с топором, поскольку есть пословица, гласящая, что срубить дерево на кладбище означает сделать зло покойному. Так же недопустимо косить там траву: “Из травы кладбища течет наша кровь”, наставляет старая пословица. После растений дух, чаще всего, переходил в птиц - женский в кукушку или утку, мужской - в сокола, голубя, ворона, или петуха. Некоторые перевоплощались также в волков, медведей, собак, лошадей и кошек. На протестантских кладбищах середины девятнадцатого столетия в прусской Литве (область Клайпеды) были найдены деревянные надгробные плиты, напоминающие по форме жаб или рептилий, скомбинированных с мотивами цветов и птиц, а другие надгробные памятники увенчивали головы лошадей.

Земля - Великая Мать. Вся жизнь исходит из нее: люди, растения, животные. В латышском языке ее называют Zemes māte (Земес мате), “мать - земля”, в литовском - Žemyna (Жемина, Жямина), от žemė, "земли". Ее антропоморфные изображения нечетки; она - Земля, скрывающая тайну вечной жизни. Ее называют такими живописными именами как “цветущая”, “поднимающая семена”. Ее функции распределены среди отдельных мелких божеств лесов, полей, камней, вод и животных, которые в латвийском фольклоре получили названия “мать лесов”, “мать полей”, “мать ключей”, “мать домашних животных”, и т.д. Кардинал Оливер Схоластик, епископ Падеборна, в его описании Святой Земли, написанном приблизительно в 1220, упоминает балтийских язычников следующим образом: “Они почитают лесных нимф, лесных богинь, горных духов, духов низин, вод, полей и лесных духов. Они ждут божественной помощи от девственных лесов, в которых они поклоняются родникам и деревьям, насыпям и холмам, крутым камням и горным склонам - каждый из которых, по-видимому, наделяется населением силой и властью”.

Человек рождается из земли; младенцы появляются от ключей, водоемов, болот, деревьев или пригорков. Уже в восемнадцатом веке литовцы предлагали дары Жемине после рождения ребенка. Землю нужно было поцеловать утром и вечером. Подношения силе земли - пиво, хлеб, зерна, травы, или сноп ржи - предавались земле, выкладывались перед камнями, привязывались к деревьям или бросались в море, реки, озера и родники. Согласно источникам семнадцатого века, не было ни одного праздника в деревнях, во время которого не уважили бы земное божество, Жемину.

Во время октябрьских праздников, следующим после Жемины литовцы почитали божество усадьбы, Žemėpatis (Жемепатис) или Žemininkas (Жеминикас), который, как считалось, был братом Жемины. Божество усадьбы также проявляется в литовском языке как Dimstipatis - Димстипатис (от dimstis, "усадьба"). У латышей есть Mājas Kungs (Маяс кунгс), “хозяин усадьбы”. Отдельное божество было повелителем полей, литовский Laukpatis (Лаукпатис) (от laukas, "поля" и patis, "хозяин") или Lauksargis (Лауксаргас), “хранитель полей” (sargas, “хранитель”), кроме того, имелись божества или духи цветов, листвы, травы и лугов, полей ржи, конопли и льна. Дух зерна, скрытый в полях ржи или других зерновых, как полагали, был воплощен в последнем снопе, который будет сжат. Литовцы имели обыкновение придавать этому снопу ржи форму женщины; он до сих пор называется rugių boba (Ругю боба), “ржаная баба”. Она приносилась домой, почиталась на празднике урожая, а затем содержалась в доме до следующего урожая. Прусский дух зерна принимал форму петуха, называемого Kurke (Курке, известный как Curche из латинского текста договора между Тевтонским Орденом и Пруссами 1249 года). Петух чествовался во время праздника урожая, а в полях некоторая часть зерна оставлялась для зернового духа.

Деревья и цветы, рощи и леса, камни и пригорки, и воды служили обиталищем потусторонних живительных сил. Они, как думали, приносили благословение людям, излечивая болезни, охраняя их от неудач и даруя здоровье и изобилие. Все манифестации плодородия земли любовно опекались и защищались; письменные источники одиннадцатого - пятнадцатого веков неоднократно упоминают глубокое уважение к рощам, деревьям и родникам, и “непосвященным” (то есть христианам) запретили доступ к священным лесам или рощам (“sacrosanctos sylvas”). Никому не разрешалось рубить деревья в священных лесах, ловить рыбу в священными ручьях, или пахать в священных полях, которые упоминались в вариантах - Alka, Alkas или Elkas, и охранялись “табу”. Само название показывает, что эти заповедники девственной природы были неприкосновенными и охраняемыми местами: корни Alk-, Elk- связаны с готским alhs, древнеанглийским ealh, древнесаксонским alah, "защищенный", "неприкосновенный". Святыe Алки служили местом жертвоприношений богам и кремации покойных. Обычными жертвенными животными были боровы и свиньи, козлы, овцы, телята, петухи и куры, как свидетельствуют раскопки и исторические источники. В этих местах также, обезглавливанием и сожжением, балтийские язычники приносили в жертву богам своих врагов.

Так как святые места были исполнены покоя, многие священные холмы и леса в Восточной Пруссии и Литве носят имена, имеющие корень rom-, ram-, что означает "тихий"; один из них - священный холм Rambynas на северном берегу Немана близ Советска, упоминаемый в записях начиная с четырнадцатого столетия. Камень с плоской поверхностью прежде короновал этот холм, и приносимые жертвы помещались на него недавно поженившимися парами, ищущими изобилия в доме и хорошего урожая в полях. Воду, найденную на Рамбинасе, немедленно использовали для питья и мытья. Леса и города по имени Romuva, Romainiai и т.п. имеют историческую традицию находиться на древних священных местах. Источники четырнадцатого века упоминают священный город ("вилла") Romene в центральной Литве.

Дуб, липа, береза, клен, сосна и ель были главными среди сакральных деревьев. Особенно старые, могучие, раздвоенные деревья, как считалось, обладали сильными целебными свойствами. Они были неприкосновенными, никто не смел рубить их. Исторические источники с тринадцатого столетия упоминают “священные дубы,” посвященные богу Perkūnas (Перкунасу), или “священные деревья липы”, посвященные Laima (Лайме), богине судьбы, к которым приносили подношения. Такие деревья были окружены канавой или каменным кругом. Палка от ясеня, прут можжевельника, бузины, ивы, или полыни (artemisia), или любая зеленая ветвь расценивалась как эффективное оружие против злых духов.

У лесов были свои собственные богини и боги. Medeinė-Медейна (название происходит от medis, "дерева") была литовской лесной богиней, засвидетельствованной в источниках тринадцатого века. Источники семнадцатого и восемнадцатого столетия упоминают бога лесов мужского пола, Giraitis (Гирайтис). В латвийском фольклоре мы сталкиваемся с “лесной матерью” и “лесным отцом”, и была также “мать кустов”. Специфическим земным божеством, живущим под кустарниками бузины, был Puškaitis (Пушкайтис), который управлял добрыми маленьким подземными карликами по имени Barstukai-Барздуки (или Parstukai) и Kaukai-Кауки. Если Пушкайтису были принесены дары, маленькие человечки приносили много зерна и делали домашнюю работу. Во время специальных пиров для Барздуков столы, заполненные хлебом, мясом, сыром и маслом, оставляли в сараях, где маленькие человечки имели обыкновение появляться в полночь и есть. Взамен этого щедрого угощения крестьяне вознаграждались обильными урожаями зерна.

В песнях деревья и цветы не описываются реалистично, но подчеркиваются их основные части, соцветья и кроны, их живучесть и плодородие. “Зеленая липа росла, с девятью веточками и великолепной верхушкой”. Дерево обычно в три, семь, или девять "ярусов" высотой. Это - символ жизни, который сохраняется в народном творчестве с соответствующим числом парных тел или голов самцов - коней, быков, оленей, козлов, лебедей - или окруженный солнцами, лунами и звездами; или на нем восседает птица. У деревьев в народных песнях золотые или серебряные цветы, а птица на дереве - кукушка, предсказатель человеческой судьбы.

Специфическим мировым древом Балтийских народов был деревянный, с настеленной крышей, кол, возглавляемый символами божества неба - солнцами, лунами, звездами - и охраняемый жеребцами и змеями. Вплоть до двадцатого века, колья с настеленной крышей, так же как кресты с солнечным символом вокруг поперечины, можно было встретить в Литве перед фермами, в полях, около священных ручьев или в лесах. Они устанавливались по случаю чьего-то брака или болезни, во время эпидемий, или с целью обеспечения хорошего урожая зерновых. Хотя ни одному из этих короткоживущих памятников не более двухсот лет, их присутствие в дохристианские времена засвидетельствовано в исторических документах, описывающими их как реликвии старой веры.

Христианские епископы инструктировали духовенство разрушать колья и кресты, перед которыми крестьяне делали подношения и выполняли другие языческие обряды. Литовским кольям с настеленной крышей и крестам удалось избежать разрушения, потому что люди привязали некоторые из христианских символов к ним, и постепенно они перешли под защиту Католической церкви. Они - однако, памятники, происходящие из дохристианской веры, так же как великолепные образцы литовского народного искусства, их символические и декоративные элементы, проявляющие прямые связи с искусством Железного века.

С большим удивлением первые миссионеры в балтийских землях, летописцы Тевтонского Ордена и более поздние описывают все "глупости" языческой религии: обряды кремации; веру в перевоплощение; почитание святых рощ, деревьев, полей, воды и огня; существование многих богов и духов; кровавые жертвоприношения и гадания. Тевтонский Орден принес христианский крест в Пруссию и в Латвию, но ему было проще преуспеть в политическом подчинении людей, чем в духовном.

Прусские крестьяне оставались язычниками вплоть до их исчезновения в семнадцатом столетии, даже при том, что официально они приняли крещение в тринадцатом веке и все языческие обряды и обычаи были строго запрещены. То же имело место в западной Латвии. Литва присоединилась к христианской Церкви только в 1387, когда литовский великий князь Ягайло, сын Ольгерда, женился на польской принцессе Ядвиге и стал королем Польши. Даже после этого, пока христианская вера проникала в дворцы знати и города, крестьяне сохраняли старую религию в течение еще многих столетий.

Обычаи, верования, легенды и символика народного искусства литовцев и латышей удивительно переполнены стариной. Христианский пласт является недавним и может быть легко отделен. Для сравнительного религиоведения ценность литовского и латвийского фольклора и народного искусства - такая же, как у балтийских языков для реконструкции "праязыка" индоевропейской семьи.

Дохристианские пласты являются настолько архаичными, что они несомненно восходят к доисторическим временам - по крайней мере, к Железному веку или, в случае некоторых элементов, даже на несколько тысячелетий раньше. То, что христианские писатели, будучи иностранцами и не понимая языка, видели и описывали, является обычно поверхностным. Основным источником в восстановлении древней религии балтов является фольклор, который блестяще дополняет отрывочную информацию писаной истории и археологических памятников.

Балтийская архитектура была полностью деревянной, как и во всей Северной Европе. “Domos sacros" и "sacras villas”, известные из документов четырнадцатого века, не выстояли; и на местах языческих святынь возникли в течение последующих столетий христианские церкви. Только после раскопок 1955-57 гг. на землях восточных балтов были раскрыты остатки множества деревянных храмов и больших святилищ. Раскопки Третьякова к югу от Смоленска ясно показали, что некоторые из укрепленных замков на вершинах холмов не были постоянно заселенными местами, а играли роль святилищ.

Открытые святилища на вершинах холмов датированы с первого века до н.э. до приблизительно шестого или седьмого столетия нашей эры, и некоторые из них демонстрируют несколько последовательных слоев с остатками круглых деревянных храмов. Они, конечно, - предшественники "sacras villas” (“священных селений”), известных из ранней истории. Некоторые из “священных городов” в центральной и восточной Литве, как упоминается, были важными религиозными центрами, в которых люди из нескольких областей отправляли религиозные церемонии.

Одно из лучших раскопанных святилищ - маленькая крепость на холме Тушемля, в 50 км. к югу от Смоленска, расположенная на речушке Тушемля, притоке Сожа. Его самый нижний слой, датируемый пятым-четвертым веками до н.э., пронизан множеством лунок от столбов, но невозможно реконструировать эти самые ранние здания, и мы не можем сказать, было ли это место святилищем уже в ранний Железный век. В слое второго-третьего веков нашей эры появляются следы круглого здания 6 м. в диаметре. Оно строилось из деревянных бревен, приблизительно 20 см толщиной. Внутри здания найдено много столбовых ямок, и в середине - большая яма, 50 см шириной и 70 см глубиной, которая, как предполагается, осталась от деревянного идола или алтаря. Поверх этого пласта отложился культурный слой, датированный приблизительно шестым или седьмым веком, с остатками другого круглого храма, в пределах большого комплекса крепости, покрывающей вершину холма целиком, которая была окружена песчаным крепостным валом в 3 м. высотой. Маленькие деревянные прямоугольные, подобные комнатам, структуры, примыкающие к друг другу и содержащие каменные очаги, окружали внутреннюю сторону крепостного вала. Вся овальная структура, размерениями 20×30 м., как предполагают, была покрыта общей крышей, поддерживаемой двумя рядами больших столбов, пространство между внутренним и внешними рядом составляло 4.5 м. Столбы, вероятно, заканчивались вертикальными пазами, чтобы поддерживать горизонтальные бревна. Некоторые дополнительные ямы и сгоревшая древесина балок между двумя рядами столбов намекают на внутренние стены. Невозможно реконструировать непосредственно крышу; раскапывающие думают, что она была покрыта землей. В середине северной стены был напоминающий ворота вход. Круглый храм, 5.5 м. в диаметре, расположенный в северо-восточном конце святилища, имеет в центре большую яму, все, что осталось от того, что когда-то было огромным деревянным столбом.

В месте Городок, 12 км. от Тушемли, было извлечено на свет почти идентичное святилище. Его самые ранние культурные находки относятся ко времени первого века до н.э., а самые последние являются современными верхнему слою Тушемли. Здесь также были найдены остатки круглого храма, стоящего на более старшем. Храм, 5 м. в диаметре, был построен из вертикально расщепленных балок, выпуклых с внешней стороны. Внутри храма был найден череп большого медведя, очевидно связанного с деревянным столбом, который стоял в середине. Несколько других святилищ найдены в районах Смоленска, Могилева и Минска.

Каково было назначение деревянного столба в храме? Возможно, это было или изображение бога или только столб, увенчанный черепами или головами животных. Череп лошади или быка (или одни только рожки), как полагали в Литве до двадцатого века, обеспечивал защиту от “дурного глаза”, болезней людей и животных, ливней и других естественных бедствий, и был поднят на высоком столбе везде, где угрожала опасность. До совсем недавнего времени лошадиные головы, рожки, козы, петушки и другие птицы использовались как художественное оформление фронтонов крыш.

Наличие жрецов, которые выполняли обряды и возносили молитвы, не может быть подвергнуто сомнению. В ранних исторических записях они постоянно упоминаются, как “sancti viri”, “auguri,” "nigromantici", "sacerdotes". В 1075 году Адам Бременский, пишущий о Куронах, говорит: “Все их дома полны языческих предсказателей, жрецов и некромантов, которые даже объединяются в монашеские обители. Ответов тамошних оракулов взыскуют со всех сторон мира, особенно испанцы и греки.” Жрецы были мудрыми стариками, выбранными народом, и пользовались самым большим уважением. Источники шестнадцатого века говорят, что они расценивались как сакральные персонажи, подобные христианским епископам. В 1326 Петр Дуйсбургский писал, что в прусской области Надровия, в месте по имени Ромова, был могущественный священник по имени Криве, которого люди почитали как папу римского, и чья сфера влияния простиралась не только на Надровию, но также и на Литву, Куронию и Семигаллию. Единственный такой "папа римский", известный письменной истории, Криве, был весьма уважаем королями, знатью и простыми людьми, и его правление покрывало почти все балтийские земли во время войн с Тевтонским Орденом. Сомнительно, что существовали такие могущественные жрецы в более ранний период; появление священнической власти в четырнадцатом столетии, возможно, следовало из опасности, которой подвергалась древняя религия в этот специфический период вторжения христианских врагов. Теократия не засвидетельствована среди балтийских народов; политическая власть была в руках королей. Языческая религия, однако, была универсальна и глубоко влияла на все сферы жизни.

Обычай кремации сохранился после принятия христианства и был ликвидирован только в результате жестокой борьбы христианских миссионеров против этой практики. Литовские короли и князья сжигались с большим великолепием до конца четырнадцатого столетия. Ольгерд был сожжен с 18 лошадьми в 1377 году в лесу к северу от Вильнюса. “Он сжигался с лучшими лошадьми, в великолепной одежде, шитой золотом, и опоясанный серебряным с позолотой поясом, и был покрыт платом, который соткали из бисера и драгоценных камней.” Брат Ольгерда Кейстут был похоронен в подобной манере в 1382 году, “и отлично была видна глубокая яма с человека длиной, полная пепла..., и ничто там не избежало смерти: лошади, одежда, оружие, и т.д., все сгорело; охотничьи соколы и собаки были сожжены с ним.” Историк Длугош, пишущий в начале пятнадцатого столетия, упоминает, что литовцы имели очаги в святых рощах, каждая семья и каждый дом - свой, где они кремировали своих родственников и самых близких друзей, вместе с лошадьми, седлами и дорогостоящей одеждой. Французский посол, Жильбер де Лануа, который путешествовал через Куронию в 1413, отметил, что среди куронов была секта, которая все еще кремировала своих мертвых в полном облачении и с самыми дорогостоящими украшениями на костре из чисто дубовых дров в соседнем лесу. Священные рощи, где выполнялись обряды кремации, обычно были на холме или возвышении по имени "Alka". Раскопки показали большие ямы и очаги, заполненные древесным углем и пеплом, среди которого были найдены фрагменты животных и человеческих костей, мечи и обгорелые украшения, инструменты и оружие.

Без письменных сведений, дополняющих то, что мы знаем по кремационным могилам в холмах или плоских могилах, мы не могли бы восстановить все, что было вовлечено в похоронное великолепие. Англосаксонский путешественник Вульфстан, во время его пребывания в землях Пруссов (Эстиев) приблизительно в 880-90 годах, случайно сделал чрезвычайно ценные наблюдения о сохранении трупа до кремации, и о похоронных гонках. Я процитирую его текст полностью:

И есть обычай среди Эстиев, что, когда человек умирает, он лежит несожженный, окруженный его родственниками и друзьями в течение месяца, иногда двух, и короли и другие дворяне - тем дольше, чем они богаче, иногда в течение полугода, они лежат несожженные в своих домах. И все это время, пока труп находится в доме, продолжается питие и состязания идут до дня, в который он сжигается. Тогда, в тот самый день, когда они несут его к костру, они делят его имущество, оставшееся после пиров и игр, на пять или шесть частей, иногда и больше, в зависимости от богатства покойного. Тогда они кладут наибольшую часть приблизительно в миле от города, затем другую, в одну треть, и так пока все его имущество не будет разложено в пределах этой мили; и наименьшая доля должна быть самой близкой к городу, в котором лежит мертвец. После этого приблизительно в пяти или шести милях от имущества должны быть собраны все мужчины, имеющие самых быстрых лошадей в стране. Все они гонятся за имуществом. Тот, у кого самая быстрая лошадь, первым возьмет наибольшую часть, и так одну за другой, пока все имущество не взято, и кто-то не возьмет наименьшую часть, которая является самой близкой к городу, и затем все едут дальше с имуществом, и оно в полном их распоряжении. В связи с этим быстрые лошади чрезвычайно дороги. Когда все имущество таким образом рассеяно, они выносят его и сжигают его с его оружием и одеждой. Почти все имущество мертвеца потрачено, в то время как он так долго сохранялся в доме, и в течение этого времени его часть кладут на дорогу, по которой едут странники и забирают ее. И это - обычай среди Эстиев, что люди всякого языка должны кремироваться; и если хоть одна кость будет найдена непогребенной, должно быть сделано возмещение ущерба [они должны сделать большое искупление]. И есть среди Эстиев племя, которое может производить холод, и поэтому мертвый, которого они замораживают, может лежать так долго и не разлагаться. Если кто-то устанавливает два сосуда, полных пива или воды, они знают, как заморозить оба, стоит на дворе лето или зима.

К 1260 году побережье Балтийского моря от Вислы до Чудского озера было открыто для принятия подданства Тевтонского Ордена и западноевропейской цивилизации. Литва, казалось, включалась в новое государство мирным путем. Тем самым оно достигло бы Буга и Полесских болот. Захват глубокого тыла Пруссии был после прежних успехов вопросом времени. Только Жемайтия, вклинившаяся между Ливонией и Пруссией, успешно сопротивлялась всем атакам орденских сил. Но ее окружение мощными замками было уже начато. Потому магистры Ливонии и Пруссии решили нанести в 1260 году решающий удар по жемайтам.

Ливонский магистр Бурхард фон Хорнхаузен издал общий призыв к этому походу. Он объединил под своими знаменами кроме народов Ливонии датчан из северных областей и небольшой отряд герцога Карла Шведского. Прусский ландмейстер послал подразделения сембов, помезан и вармийцев с армией ордена из Пруссии, в числе которой находилось 30 только что прибывших из Германии молодых братьев. Эти силы отправились под командованием прусского маршала Генриха Ботеля к Мемелю и объединились там с ливонцами. Первой целью армии было деблокирование осажденного 4000 жемайтов Георгенбурга на Мемеле. Жемайты при подходе войск сразу отказались от осады и попытались укрыться от разгрома в Курляндии. Вообще жемайты в предшествующие годы умело пользовались своим преимуществом действий по внутренним линиям: если магистр Ливонии атаковал их с востока, их войско обращалось против Мемеля, и наоборот, так что армии ордена всегда ударяли в пустоту. Силу "мощной армии" обеих орденских земель характеризует уважение проявленное 4000 жемайтов (такое количество указано и у Альнпеке).

Армия ордена следовала за ними по пятам и настигла обремененного добычей врага. Ливонский магистр остановился несмотря на „огромную военную силу", которой он располагал, для военного совета. На нем благородный прусс Матто, кажется, посоветовал оставить коней вдалеке и биться пешими, чтобы не лишать врага всякой надежды на спасение. Рыцарские отряды возражали, что они не смогут биться пешком под тяжестью доспехов. Это, несомненно, правильно. Главный же промах заключался в том, если верно сообщение Петра Дуйсбургского, что они отказали куршам в освобождении взятых жемайтами с собой куршских женщин и детей, так как, по мнению тевтонцев, добычу нужно было разделить после боя поровну. Когда дело дошло до сражения, курши отказались сражаться, если совсем открыто не обратили оружие против своих прежних союзников.
Альнпеке ничего не сообщает о совете Матто вступить в бой пешими и о просьбе куршей об освобождении их женщин и детей. Худзинский на этом основании сомневается в правильности сообщений Дуйсбургского. Для этого нет никаких причин, вопреки молчанию Альнпеке. Дуйсбург и Альнпеке отклоняются друг от друга также в отношении отхода куршей. По первому курши атаковали армию ордена с тыла, по второму они только отказались сражаться.

После этого аборигены из Ливонии и Эстонии обратились в бегство, и часть пруссов последовала их примеру. Тем самым исход дня был решен. 150 братьев во главе с ливонским магистром и прусским маршалом вместе с прочими силами ордена и верными пруссами покрыли поле сражения, и только немногие ускользнули от кровавой расправы.

Это был несчастливый день битвы при Дурбе, день блаженной Маргариты 1260 года, числившийся отныне у хронистов ордена черным днем. Он заслужил это, так как принадлежит наряду с днем Чудского Озера 1242 года и Танненберга 1410 года к дням крупнейших поражений Ордена. На льду Чудского озера немецкое продвижение на восток остановилось навсегда, при Дурбе рухнули планы великой империи, которая объединила бы балтийско-финские народы на Балтийском море, при Танненберге положение ордена как великой державы обратилась в прах. День Дурбе поставил под вопрос все прежние достижения ордена и связал его почти 30-летней борьбой за существование. Но в 1260 году орден пребывал в расцвете молодости и смог преодолеть страшный удар. В 1410 году избежать падения не удалось. Хотя при Танненберге в 1410 сражались только прусские силы Ордена и понесли больше кровавых потерь, но надо учесть, что к этому времени Орден был намного сильней в численном выражении в Пруссии и Ливонии, чем в 1260.

По Альнпеке на стороне Жемайтов бились и литовцы. Ивинский полагает, что жемайтов вел сведущий в военном деле Тройнат, которого мы еще встретим.

Потери указаны у всех хронистов по-разному и колеблются от 150 до 200 орденских братьев: 200 братьев погибло по Вартеберге, 170 братьев по годовой книге комменды Хитцкирх в Швейцарии, Ивинский говорит о 180 убитых братьях. Среди мертвецов находился также герцог Карл Шведский.
Год и день битвы древние хронисты указывают единообразно. Неправильные датировки 1259,1261 и 1264 привнесены позднейшими историками. Дурбе лежит в Курляндии близ Лиепаи