bigbeast_kd

Не следует переоценивать Фридриха Вильгельма. Его абсолютизм был скорее абсолютизмом начала 17 века, чем его конца.

Да, число инструкций постоянно растет, чиновники все смелее и властнее вмешиваются в повседневную жизнь, но все это пока отдает средневековой патриархальностью.

Еще сохраняются сословные различия и предписания в ношении одежды, а с церковных кафедр осуждаются разные излишества и тому подобные „роскошества". Курфюрст даже потребовал в 1676 году от Совета назначить стражу у церквей, юнкерхофов и гемайнгартенов, которая бы на виду у всех срывала с людей запрещенную одежду. И парики и чепчики, „с помощью которых, к великому ужасу всех благопристойных людей, женщины себя обезображивают", наряду с „так называемыми вечерними платьями с очень большим вырезом на груди" относились к извращениям и к разряду недозволенного. Эти предписания в отношении одежды так же мало выполнялись, как и все прежние и последующие.

Чиновники курфюрста устанавивают твёрдые цены, улучшают пожарное дело, уборку улиц, принимают меры против шума, который производят на улицах солдаты, подмастерья, молодые торговцы и „подобный праздный люд и негодные мальчишки", нарушая ночной покой граждан. Пытались заодно призвать к порядку нищих и бродяг. Особенно важной, но и трудной была борьба против уличного попрошайничества, ставшего для горожан настоящим бедствием. Выпрашивать милостыню в церквах во время венчаний и крещений, на кладбищах во время похорон строго запрещалось. Духовенству предписывалось оглашать эти запреты с церковной кафедры. Но власть курфюрста пока слишком слаба и мягка. Уличное попрошайничество ликвидирует окончательно лишь внук Фридриха Вильгельма путём введения жёсткого „Положения о бедных". Толпы людей бежали в Пруссию с пустыми руками из окрестных стран, разоренных войнами. Большинство были безработными, а цеховая и феодальная Пруссия ничего не могла им предложить. От них и хотели очистить улицы путём направления на принудительные работы. Этой цели должна была служить тюрьма. Она была построена в 1691 году, но не как место лишения свободы, а как работный дом.

Зато Фридрих Вильгельм смог, хоть и с трудом, но унять воинственный пыл местных лютеран, наконец воплотив в жизнь идеалы терпимости, выдвинутые еще сто лет назад первым герцогом.

Он сохранил церковное равноправие католиков и распространил на них гражданские права, допустил к учёбе в университете. Лишь профессорами они не имели права стать. Альбертина по-прежнему оставалась „питомником чистого учения". Труднее было отстоять равноправие кальвинистов, которые после Вестфальского мира, наконец, стали официально признанной конфессией. И всё же маленькая община сумела утвердиться, так как курфюрст и его наместник Радзивилл исповедовали эту религию. В трудных переговорах Фридрих Вильгельм достиг согласия на строительство реформатской церкви в Кенигсберге. Выдвигалось условие, что она будет находиться не в городе, а за его пределами, и останется единственной реформатской церковью Пруссии. Место нашлось на территории бывшей бойни, принадлежавшей курфюрсту. Начало строительства всё время откладывалось, и первый камень заложили лишь в 1690 году. Принадлежавшая церкви латинская школа была впоследствии преобразована в Бурггимназию. В университет кальвинисты ни в качестве учителей, ни в качестве студентов не допускались, однако в верховных судах они с 1663 года были пред-ставлены в качестве заседателей.

Терпимость курфюрста распространялась и на евреев. В Кенигсберге никогда не существовало гетто. Маркус Илтен, кёнигсбергский бухгалтер берлинского придворного ювелира Исаака Либманна, основал маленькую, но быстро разросшуюся еврейскую общину. Как и все иммигранты, евреи проживали не в трёх городах, а только в Замковой слободе. Здесь в 1680 году курфюрст им дозволил основать синагогу и школу. Евреи-студенты допускались и в университет.

Действенным средством укрепления господствующей власти стали привилегии и концессии. Аптекари, книгопечатники, издатели газет, палачи, являвшиеся одновременно живодёрами, позднее мануфактурщики и принципалы (хозяева) театров обязаны были иметь привилегию курфюрста, которая узаконивала бы их деятельность.

Почтовое дело тоже стало государственным. Ещё во времена Ордена была создана так называемая ведомственная почта. Она находилась в комнате гонцов при замке и с её помощью осуществлялась связь между высшими должностными лицами. Для купцов, которые хотели иметь связь не с инстанциями, а со своими партнёрами в других городах, город организовал два почтовых направления: одно через косу Фришес-Нерунг на Данциг, где оно подключалось к почте, следующей в Голландию, другое через Куршскую косу на Мемель и Ригу. Отправлялась городская почта из небольшой будки возле Биржи. Курфюрсту удалось взять под собственный контроль и почту города. Ведомственная почта осталась при замке. „Придворная и главная почта" размещалась в 1663 году в бывшем монетном дворе на Альтштадской Бергштрассе – на северной узкой стороне альтштадского рынка – и оставалась здесь до конца XVIII века. Примерно в 1700 году в Кенигсберге появились первые почтовые кареты, которые начали вытеснять гонцов.

Тяжелее было влиять авторитетом государственной власти на хозяйственную жизнь, так как экономика традиционно являлась оплотом городских свобод. Лишь в 1684 году курфюрст создал Коммерческий и таможенный суд – учреждение государственной власти. Правда, сразу же после его смерти городские муниципалитеты добились отмены неудобного для них суда. Они оставались при старых купеческих судах до тех пор, пока Фридрих Вильгельм I не основал Коммерческую коллегию.

Ещё больше, чем суд, раздражал купцов Лицент – курфюршеское таможенное ведомство. Таможенные сборы составляли значительную часть государственных доходов. Курфюрст старался их увеличить и усовершенствовать методы взимания налогов. Так как он руководствовался исключительно казёнными соображениями, то жалобы купцов на убытки, причиняемые им таможней, были вполне обоснованными. Во главе этого важного учреждения стояли Альбрехт Хайдекампф и Фридрих Купнер. Оба были сыновьями камердинеров курфюрста. В качестве старшего таможенного директора, верховного военного комиссара и тайного советника палаты Купнер был самым влиятельным помощником курфюрста, особенно при организации независимой от сословных органов финансовой службы. Его дом с большим садом у пруда Шлосстайх, более похожий на дворец, в 1817 году приобрела масонская ложа „Три короны".

Вначале пошлину взимали только в Пиллау. Позднее товары, транспортировавшиеся оттуда на лихтерах в Кенигсберг, облагались пошлиной во вновь отстроенном в 1665 году пакгаузе у Голландского шлагбаума на Прегеле. Таможенные конторы у городских ворот, взимавшие пошлину с товаров, ввозимых в город на телегах и санях, были учреждены лишь в 1707 году. Со временем вокруг Кенигсберга образовалась единая таможенная система, управляемая государственной Лицент-директорией. Акцизные налоги должны были, по мнению курфюрста, тоже перейти в его ведение, но он всё же оставил их в сфере местного самоуправления. По правде говоря, городское управление ими являлось небрежным и беспорядочным. Поэтому не прекращались жалобы на злоупотребления и растраты. Морская торговля всё ещё оставалась во власти голландцев. Известно то предпочтение курфюрста, которое он отдавал их образу жизни и организации экономики. Голландцы не только привозили в Кенигсберг свои товары, но и оказывали большое влияние на культуру и быт его жителей. Некоторые голландские семьи оседали после женитьбы в Кенигсберге.

Кёнигсбергскому порту курфюрст оказывал всяческое покровительство. Он углубил фарватер в сторону Пиллау, заложил на Прегеле бурлацкий мол и намеревался с помощью голландца Вибранда фон Воркума вновь наладить строительство кораблей на одной из верфей, однако повсюду натыкался на сопротивление горожан, привилегии которых этим нарушались. Сильнейшее препятствие любому прогрессу оказывал сильный цех владельцев лихтерных судов, обеспечивавших перевозку грузов между Пиллау и Кенигсбергом. Курфюрст так и не смог сломить их сопротивления. Это удалось лишь Фридриху Вильгельму I, который в 1719 году ввёл судовой мореходный кодекс.

Чуть большего успеха курфюрст достиг в борьбе с другими унаследованными приёмами торговли, превратившимися в злоупотребления: применения неправильных мер веса и длины, злоупотребления бракёрским клеймом. Переход экономики от норм средневековья к основным принципам абсолютизма длился долго и сопровождался всякого рода конфликтами. Очень сильно средневековым пережиткам были подвержены ремёсла. Некоторые цехи ремесленников возникли только в это время. Так, шлифовальщики янтаря получили грамоту лишв в 1663 году, вслед за ними бондари, медники, вязальщики беретов и штанов, якорные кузнецы, оружейники, изготовители гребней и щёток. Особую привилегию имели купорщики. Их работа состояла в разгрузке кораблей. Обслуживали они при этом и педальные колёса кранов. Так как зимней навигации не практиковалось, они были обязаны нести в ночное время охрану и принимать участие в тушении пожаров. За выполнение этих обязанностей они получили право хоронить тех умерших, которые не доставлялись на кладбище цехами и товариществами. Свою привилегию они рьяно защищали от носильщиков масла, которые стремились создать им конкуренцию. Купорщики, артель сильных мужчин, остались признанными носильщиками мертвецов вплоть до введения института свободных профессий и ремёсел.

Привилегированными были и цирюльни при банях. Их число было определено в 18 штук. В случае смерти владельца заведение передавалось наследнику с разрешения курфюрста. Парикмахеры основали общество, включавшее хирургов и лекарей. Им так же разрешалось вывешивать таз. Вне ремесленных цехов находились мастера, которые освоили очень редкие ремёсла – жестянщики, изготовители барабанов, точильщики по дереву, изготовители компасов, колоколов и насосов, часовщики, резчики по дереву, каменотёсы. Литейщики колоколов состояли на службе у курфюрста, так как выполняли специальные заказы по отливке орудий в литейной у ворот Кройцтор, где отливались и те же колокола. Известным скульптором был Михаэль Дёбель и его сыновья, скульптором по дереву – Исаак Рига, художник барочного стиля. Оловянщик Кристоф Грюненберг не только поставлял ко двору художественно выполненную посуду, но и изготовил великолепный саркофаг для курфюрста Георга Вильгельма. В Кенигсберге работали мастера-стеклодувы, производившие разноцветные витражи, мастера-строители органов, специалисты по изготовлению лютней, живописцы, резчики янтаря и много ювелиров. Наиболее известным резчиком янтаря был Георг Шрайбер, проработавший в Кенигсберге свыше 40 лет. Он был главным поставщиком подарков из янтаря для дипломатов.

Музыка тогда ещё не занимала того приоритетного места, которое она получит в эпоху Просвещения. Придворные музыканты (остатки придворной капеллы), а также городские музыканты, называвшиеся теперь инструменталистами, входили в музыкальный цех. Разумеется, там же были представлены и церковные органисты, школьные канторы и школьные хоры. Их „чердачными зайцами" были уличные скрипачи и трещоточники, которые выпрашивали милостыню и хорошо были слышны на улицах города. С введением постоянной армии военные музыканты, свирельщики и гобоисты, составили конкуренцию гильдии музыкантов на свадьбах и праздниках. Труба всё ещё сохраняла свой средневековый высокий ранг. Она могла звучать только на торжествах при дворе и в домах аристократии.

Итак, мы с вами остановились на том, что в 1619 году курфюрстом Бранденбургским и герцогом Прусским стал Георг Вильгельм. А в 1618, как вы, надеюсь, помните, началась Тридцатилетняя война.
Бранденбург эта война уничтожит почти под корень. Катастрофическое сокращение населения, разорение, коллапс экономики - восстановление затянется практически до Фридриха Великого. Герцогство же Пруссия станет островком мира, который эта война обойдет стороной. Единственным исключением будет польско-шведская война 1626-29 годов, не идущая в никакое сравнение с событиями тридцатилетки и "потопа".

Как мы помним, Иоахим Фридрих и Иоанн Сигизмунд просрали все полимеры отдали местной аристократии практически все в обмен на признание себя наследными володетелями. Поэтому собственно Георг Вильгельм повлиять на прусские дела мог чуть менее, чем никак. К тому же он, бедолага, в 1620 году повредил при падении с коня ногу и до конца жизни предпочитал передвигаться на носилках. Что никак не добавляло ему авторитета. В 1638 году Георг Вильгельм переберется со всем двором из разгромленного в хлам Бранденбурга в Кёнигсберг, но тяжелобольному герцогу будет уже не до укрепления власти. Этим с успехом займется его сын, Великий Курфюрст.
А пока в Пруссии царит мир и правят бал местные дворяне и патриции.

Без участия Георга Вильгельма последние приняли городской устав Кёнигсберга, "Трансакцию 1620 года", которая целое столетие определяла его внутреннюю жизнь. С её помощью после долгих споров и при посредничестве прусского придворного суда удалось сгладить противоречия между муниципалитетами и горожанами. Советники и судебные заседатели выбирались тем же путем, что и во времена Ордена. Новым стало лишь то, что городской секретарь – этот титул носил отныне городской писарь – приводил к присяге, а обербургграф её только утверждал. Однако, теперь обербугграф подносил советникам морселлы (леденцы) и рейнское вино, как это раньше делал комтур. Каждый новый гражданин давал присягу, касаясь поднятым пальцем шляпы бургомистра.

В "Трансакции" впервые стали различать „граждан в собственном понимании", как это позднее называлось в земельном праве, и „подзащитных родственников". Последние давали клятву подзащитных родственников и находились под покровительством полиции города, но не имели права вести собственное дело. К их числу относились подмастерья и ученики ремесленников, слуги и служанки, батраки и работники, уволенные солдаты и разный бедный люд. Кроме них имелись и пришлые: иногородние торговцы, коробейники, „подвальные" шотландцы и моряки, продававшие свои товары прямо на корабле или разнося их по улицам. Они имели право находиться в городе только в период навигации, длившейся с 1 мая до 1 ноября.

В старые времена это относилось и к торговым представительствам, однако они уже давно имели в хозяйственной жизни города такое значение, что путём запретов их нельзя было вытеснить из городов. В своём большинстве это были голландцы и англичане. Многие из них уже давно жили в Кёнигсберге, тесно породнились с бюргерскими семьями и не воспринимались как чужие. Торговая юрисдикция, так называемая „ветте", по-прежнему вызывала много споров. Муниципалитет и купцы хотели иметь общую „ветте", то есть один для всех трёх городов генеральный торговый суд. Курфюрст и ремесленники это требование отклоняли, так как боялись усиления власти муниципалитетов. Поэтому возобновился старый союз между верховной государственной властью и цехами ремесленников. Лишь в 1670 году было выработано общее положение, касавшееся как иногородних торговых представителей, так и „ветте".

Рисовальщик и гравёр по меди Иоахим Беринг в 1613 году выгравировал вид города Кенигсберга с высоты птичьего полёта, посвятив своё произведение курфюрсту Иоганну Сигизмунду. Поэтому оно впоследствии попало в прусский Государственный архив и пережило там все превратности судьбы. При сравнении гравюры Беринга с так называемым „планом Брауна" (первый известный нам план города Кенигсберга (вид города около 1550 г.); гравюра неизвестного автора, напечатанная Георгиусом Брауном в третьем томе [под названием „Urbium praecipuarum totius mundi liber tertius" („Знаменитых городов всего мира книга третья")] своего пятитомного латинского издания „Civitates orbis terrarum" („Города земного шара"), вышедшего в Кельне в 1576-1606 гг.; немецкое издание книги под названием „Beschreibung und Contrafactur der vornembster Stadt der Welt" вышло в 1574-1618 гг.) видно, насколько Кёнигсберг разросся, стал богаче.

Башни и церкви построены с размахом, дома стоят тесно друг к другу фронтонами на улицу. Мосты Кремербрюкке и Шмидебрюкке с обеих сторон усеяны будками, лишь в середине имея свободные разводные платформы, которые открывались, если надо было пропустить корабли с мачтами. Лишь свайный мост Кёттельбрюке не имел развода. Морские корабли бросали якорь у ластадий (портовые районы со складами), ниже мостов. Возле ворот Грюнестор возвышалось здание Биржи на вбитых в реку сваях. С тех пор, как в Кенигсберг регулярно прибывали верховые вестовые, купцы собирались в том месте, где в город въезжал конный почтальон – у ворот Грюнестор – чтобы взять у него свою корреспонденцию. Это место было удобным и для заключения сделок. Поэтому решили построить для этого специальное здание. Так как оно должно было служить всем купцам, его нельзя было построить на земле города Кнайпхофа. Выход нашли, построив здание прямо над Прегелем, поскольку река принадлежала не городу, а герцогу. Биржа простояла на этом месте до 1875 года. Одно время Альтштадт имел собственную биржу на своей ластадии, то есть там, где товары и новости прибывали водным путем. В 1717 году её перестроили и разместили там вагу (большегрузные весы), назвав её Красной („Rote Waage").

Сравнение города с его видом на „плане Брауна" показывает как расширились его границы; особенно расстроились слободки. На переднем плане, от пригорода Нассэр Гартен до моста Хоэбрюке, раскинулись дома относящегося к Кнайпхофу Хаберберга. Хотя этот пригород вместе с деревней Зеелигенфельд образовывали отдельную общину, они должны были довольствоваться одной кладбищенской часовней. Церковь в Хаберберге возвели позднее. Пригород Нассэр Гартен каждую весну затопляло, и воду откачивали водочерпалками, которые приводились в движение лошадьми. В Дальнем Форштадте застроена только улица Ланггассе; здесь же расположен и госпиталь. Между Дальним и Ближним Форштадтами тянется ров Цугграбен (позднее Кайзерштрассе), через который перекинут маленький мост. Ближний Форштадт застроен уже довольно плотно. Он располагает на реке всеми необходимыми для торговли и судоходства сооружениями: лесной биржей, известковыми и зольными дворами, верфью и многочисленными складами. Подобные сооружения обрамляют и противоположный альтштадтский берег Прегеля, начиная от ворот Ластадиентор до Клаппхольцвизен (территории для складирования клепки), от названия которой получила имя улица „Клаппервизе". За ней многими переулками теснятся ряды складов.

Застройка Штайндамма выходит далеко за пределы его знаменитой церкви, у Трагхайма ещё сельско-крестьянский вид. Улица Нойе Зорге (позднее Кёнигштрассе) уже имеет свое название, но тянется она через незастроенную местность, поля которой относятся к казённому хутору Кальтхоф. Улицы Вайсгербергассе и Фордерроссгартен застроены жилыми домами. За городом на Нойе Зорге располагались оба охотничьих двора: большой на месте позднее построенного художественно-ремесленного училища, а малый на возникшей впоследствии Егерхофштрассе. В них курфюрст содержал охотничьих собак и всё необходимое для охоты. На Ангере расположены склады города Лёбенихта. Закхайм также застроен до самой церкви св. Елизаветы. Она здесь названа Закхаймеркирхе, но её не следует путать с позже возведённой Закхаймской церковью. Ломзе являлся складским кварталом Альтштадта. Вайдендамм ещё незастроен, если не считать солидного здания трактира Нойер Круг у моста Хоэбрюке, названном на гравюре Нойебрюке.

Несмотря на политическую беспомощность первых десятилетий XVII столетия торговля процветала. В 1608 году в Кенигсберг вошло 643 голландских торговых корабля. В 1625 году их число было в три с половиной раза больше, чем в 1550 году, а транспортные мощности возросли почти в семь с половиной раз. Четыре пятых всего тоннажа приходилось на долю голландцев. В 1636 году из 492 кораблей, которые отправились из Кенигсберга, 163 шли курсом на Амстердам. Это были большие корабли, так как на их борту находилась половина грузов, вывезенных в том году из Кёнигсберга. Англичане увеличили свою долю в морской торговле Кёнигсберга до шести процентов и занимали тем самым второе место, хотя и сильно отставали от голландцев. Кёнигсбергские судовладельцы имели лишь небольшое количество кораблей, и то маленьких.

Итак, герцогство мирно жило поживало себе с 1525 года, как вдруг внезапно 6 июля 1626 года в Пиллау (Балтийск) высадились 7000 солдат (из них 1000 всадников) под командованием орла нашего Густава Адольфа. Так началась польско-шведская война 1626-1629 годов. Хотя вообще-то не началась, а продолжилась, поскольку война шла уже с 1617, а в 1626 просто сменился театр военных действий. Формально Густав Адольф добивался отказа Сигизмунда III Ваза от всех претензий на корону Швеции. Фактически же Швеция отжимала Польшу от Балтийского моря.

Густав Адольф вел наступление быстро и решительно в общем направлении на Гданьск. Тут надо сделать маленькое пояснение для современного читателя. Хотя города Гданьск, Бранево, Эльблонг, Фромборк, Мальборк прочно ассоциируются с Пруссией, в 17 веке они относились к Польше. А точнее, с 1457 года, когда к ней перешла область Вармия, и до первого раздела Польши во второй половине 18 века. Собственно же Пруссия в войне участвовать не рвалась, тем более что шведы были единоверцами-лютеранами, и, самое главное, воевать-то было особо некем и нечем. Утром 11 июля альтштадскому муниципалитету передали письмо Густава Адольфа с ультимативным требованием в течение трёх дней объявить нейтралитет. Сначала бургомистр Альтштадта Хиоб Лёпнер, юрист по профессии, который многие годы являлся секретарём муниципалитета, попытался добиться отсрочки. Густав Адольф не дал её, настаивая на том, чтобы горожане быстрее приняли решение о том, хотят ли они нейтралитета или же выступят на стороне Польши. Так как городу в случае отказа грозило разорение и сожжение, то собрание советников, судебных заседателей и представителей общин постановило принять требуемый нейтралитет. Предводителем новой миссии, которая выехала в шведский лагерь, расположенный в Мариенбурге, был профессор права Хеннинг Вегнер, основательно изучивший государственно-правовые отношения между Пруссией и Польшей. Четыре дня миссия вела переговоры с Густавом Адольфом, пока тот наконец не подтвердил права города на свободную торговлю и безопасность.

Шведы своё слово сдержали. Ни один шведский солдат не вошёл в Кёнигсберг. Курфюрст согласился со статусом нейтралитета. Сигизмунд III был, конечно же, возмущён Мариенбургским договором и пытался предупреждениями, обещаниями и угрозами перетянуть город на свою сторону, но безуспешно. В совершенно иную ситуацию горожане попали, когда курфюрст в феврале 1627 года с дружиной в несколько сотен человек вступил в Кёнигсберг. Город к тому моменту на всякий пожарный завербовал 300 наёмников. Курфюрст потребовал, чтобы они встали под его начало, так как, по его мнению, города на подвластной ему территории не имеют права содержать собственные войска. Вегнер, ставший бургомистром, со своей стороны, воспротивился тому, чтобы солдаты курфюрста находились в нейтральном городе. Курфюрст не смог осуществить своё намерение и Кёнигсберг остался нейтральным, как впрочем, и по отношению к польской миссии, прибывшей в город в конце июля. В октябре в Эльбинге Вегнер вновь вступил в переговоры с Густавом Адольфом о продлении перемирия. Хотя канцлер Оксенштерна (это фамилие такое), возглавивший войска в Поморье, рассчитывал на присоединение Кёнигсберга к Швеции, так как „город был покинут курфюрстом, Польша притесняла его экономически, и только Швеция относилась к нему хорошо", но Кёнигсберг желал сохранять строгий нейтралитет и вёл через миссию под началом Хиоба Лёпнера переговоры с польским королём в Варшаве.

Конец войне положило Альтмаркское перемирие, заключенное 26 сентября 1629 года сроком на 6 лет. Пиллау и Мемель (Клайпеда) оставались в руках шведов, зато Пруссия до заключения мира получала в свое распоряжение Мальборк, крепость Голова Гданьска (господствующую над устьем Вислы) и Штум, с тем условием, что если мир не будет заключен, она вернет их Швеции. Кенигсберг по условиям договора оставался одним из трех портов, наряду с Гданьском и Пуцком, не переходивших в шведские руки. Кроме того, вся морская торговля была обложена шведами податью в 3.5%.

Король Владислав IV, сменивший в 1632 году на польском троне своего отца Сигизмунда, пытался путём уступок и дружелюбных поступков завоевать симпатии Кёнигсберга. Политической удачливости Вегнера, который во главе миссии Кёнигсберга вёл с ним в Торне в январе 1635 года переговоры, вероятно это способствовало так же, как и подарок в 25 тысяч гульденов, переданный королю миссией. Король признал за городом право взымать налоги и нанимать войска, против чего тщетно протестовал из Берлина курфюрст, обосновывая свою точку зрения тем, что Кёнигсберг принадлежит ему и поэтому не обладает ни финансовой, ни военной самостоятельностью. 14 июля Владислав с огромной свитой прибыл в Кёнигсберг и был встречен очень дружелюбно. Бургомистр Кнайпхофа Шиммельпфенниг принял его и всю свиту в своём доме. В честь гостя университет показал оперу Симона Даха (либретто) и Генриха Альберта (музыка) „Клеомедес", первую оперную постановку в Кёнигсберге.

Тем временем истек срок Альтмаркского перемирия и начались переговоры в Штумсдорфе. Благодаря успехам Польши, временным неудачам Швеции и активному посредничеству Франции сторонам удалось заключить перемирие на 26,5 лет, по которому в обмен на Ливонию шведы возвращали все занятые порты и отказывались от сбора пошлины, а Владислав, в свою очередь, отрекался от всех прав на шведскую корону.

На мирных переговорах в Штумсдорфе Кёнигсберг стремился получить признание в качестве договаривающейся стороны по образцу Данцига. Бранденбургские посланцы решительно воспротивились этому и добились того, что в мирном договоре не было учтено ни одного требования Кёнигсберга. Вторая попытка придать Кёнигсбергу статус свободного города наподобие Данцига вновь потерпела неудачу. Однако самостоятельная политика военных лет привела к возросшему политическому самосознанию горожан, как по отношению к курфюрсту, так и по отношению к польскому королю. И хотя ещё долго между тремя городами, равно как и между городами и их слободами существовали разногласия, основанные на защите своих мелочных интересов, но всё же постепенно они осознавали, что все вместе составляют единый город. Этому способствовало и совместное возведение грандиозных укреплений вокруг Кёнигсберга, уже описанных мной ранее. Эти укрепления на 200 лет определили топографическое развитие города и лишь в 19 веке станут ему малы.

В Балтийске шведы успели заложить крепость - цитадель Пиллау с деревянной церковью. Георгу Вильгельму это очень понравилось, и после возвращения Пиллау в состав Пруссии он за 10000 талеров выкупил у шведов все, что те успели понастроить. Отныне Пиллау становится базой несуществующего прусского флота, который пока еще только предстояло создать. В качестве главной военно-морской базы он пребывает и сейчас - спасибо Густаву-Адольфу. Первое время строительством руководил голландец Матиас Венц, потом его сменил талантливый фортификатор Абрахам фон Дона. А в результате получилась звездообразная крепость. Она имела пять бастионов, куртины и ров, заполненный водой. Вода поступала из залива по специально сделанному крепостному каналу. Внутри цитадели разместили казарму, пороховой погреб, арсенал, хлебный склад, помещения для коменданта и офицеров. Во дворе крепости перестроили деревянную церковь в каменную, которая обслуживала гарнизон.

На этом все чисто символическое участие Пруссии в тридцатилетней войне и закончилось.

За несколько десятилетий в окруженных новым длиннющим валом пригородах возникло пять новых приходов с пятью новыми большими церквями. Все имеющиеся на тот момент евангелические церкви были возведены ещё до Реформации. Вновь построенные были первыми, которые отвечали сложившемуся стандарту лютеранских церквей. Вначале освятили в 1632 году Трагхаймскую церковь, и тогда же её община отделилась от общины Лёбенихта, к которой она до тех пор относилась. В 1635 году, непосредственно после завершения строительства вала, Альтштадт заложил пригород Нойроссгартен в соответствии с градостроительной практикой эпохи барокко, отличавшейся своеобразной равномерностью расположения улиц. Церковь здесь возвели в 1644 – 1647 гг., а её башню лишь в 1685-95 годах. Она долгое время являлась самым высоким сооружением Кёнигсберга. Община её, получив самостоятельность в 1671 году, находилась тем не менее под патронатом Альтштадта. Раньше началось, но значительно позже закончилось строительство лютеранской церкви в Закхайме. Число немцев в этом предместье выросло настолько, что его община по примеру Трагхайма отделилась от церкви Лёбенихта. В 1640 году здесь приступили к строительству собственной церкви. Но так как католики пожаловались, что она расположена слишком близко от их церкви, возникла тяжба, из-за которой закончить строительство удалось лишь после 1648 года. Церковь находилась под патронатом курфюрста, поскольку слобода Закхайм являлась его собственностью.

Нойе Зорге ещё не была слободой и поэтому не имела своего храма. Её жители по-прежнему относились к общине Альтроссгартена. Это было, вероятно, связано с тем, что в Нойе Зорге располагались преимущественно аристократические дома с большими садами, так называемые „вельможные имения", бывшие вне юрисдикции обербургграфа. Жили аристократы и в пригороде Россгартен, но Альтроссгартен, как тот назывался после возникновения Нойроссгартена, был значительно старше и заселён плотнее, чем Нойе Зорге. Ещё в 1623 году жители Россгартена построили при своём кладбище небольшую церковь. Позже они отделились от Лёбенихта, к общине которого до тех пор относились, и в 1651-1683 годах возвели новую большую церковь (башню в 1693 году). Пятой по счёту стала церковь пригорода Хаберберг, который для Кнайпхофа означал то же, что Нойроссгартен для Альтштадта. После того, как Кнайпхоф в 1652 году заложил Оберхаберберг в качестве отдельного пригорода, здесь начали строительство новой церкви. Она находилась под патронатом Кнайпхофа, и её возведение закончили в 1683 году. Лишь с постройкой этих пяти церквей в Кёнигсберге отказались от орденской традиции кирпичной готики, обратившись к новым формам. Не только архитектура, но и размеры, и особенно высота башен явились выразительной демонстрацией осознания горожанами своей силы.

Численность католиков также возросла. В ходе контрреформации польская королева Людовика Мария из рода Гонзага пригласила в Кёнигсберг нескольких иезуитских ксёндзов, открывших в капелле миссию. Они основали также школу, которая, как и все иезуитские школы, давала хорошее образование. Её посещали и дети протестантов до запрета в 1684 году. Иезуитам удалось, благодаря старанию и целеустремлённости, настолько укрепить свои позиции, что в 1720 году в Кёнигсберге работало уже пять католических священников. Даже после того, как папа Римский распустил Орден иезуитов, Фридрих Великий не наложил запрет на их деятельность в Кёнигсберге, и лишь в 1780 году он решился на введение в действие папского запрета в Пруссии. Иезуиты не только не являлись приходскими священниками,но и часто конкурировали со священниками католической церкви.

Хуже приходилось кальвинистам. Хотя Георг Вильгельм и подарил своим единоверцам в 1629 году позади каретного двора участок под кладбище, однако из-за возмущения духовенства, которое не желало христианских похорон для „еретиков", и против воли сословий, которые по этому поводу даже пожаловались королю Польши, он не смог осуществить данный замысел. Только после его смерти и после того, как лютеранских пасторов заверили, что там не будут читаться проповеди и произноситься надгробные речи, они смирились с мыслью о таком кладбище.

Элементом прогресса в области экономики стали зарождавшиеся в то время мануфактуры – предшественники меркантилизма. В предместьях появились мыловарни, маслобойни, стеклозаводы и красильни. Правительство поддерживало предпринимателей, строивших фабрики, чтобы сэкономить деньги, тратившиеся на ввоз товаров из-за границы. Новые предприятия сразу получали такие же привилегии, как и открытые с давних пор мельницы, купальни и аптеки. Города, кстати, очень долго сопротивлялись открытию в предместьях аптек. Лишь Великий Курфюрст силой своей авторитарной власти выдал привилегию шести новым аптекам.

С ростом числа горожан и их благосостояния более разнообразной становилась и общественная жизнь Пруссии. Кроме старых юнкерхофов (пиршественных залов купечества) и гемайнгартенов (то же для цехов) имелось множество трактиров. Многие являлись простыми постоялыми дворами и местом отдыха сельских жителей, посещающих рынок, другие, видимо, были обыкновенными питейными заведениями с сомнительной репутацией. Имелись садовые рестораны, где „по воскресеньям народ любил за играми повеселиться". Сохранилась одна из средневековых бюргерских забав – стрельба. Так как начавшийся с конца XIV столетия переход к огнестрельному оружию наконец завершился, старые стрельбища стали малы. Потому и народные праздники – стрельбы по деревянным птицам – здесь больше не проводились. Стрельба по мишеням поначалу не пользовалась признанием, но только до тех пор, пока курфюрст Георг Вильгельм в 1634 году не перенёс все привилегии со стрельбы по птицам на стрельбу по мишеням. Он сам за несколько месяцев до своей смерти принял участие в подобных соревнованиях и стал „стрелковым королём", чем вдохновил Симона Даха на шестикуплетное стихотворение.

Каждый из трёх городов построил в своих предместьях тир: Альтштадт в районе, где позднее заложили ботанический сад, Кнайпхоф под Хабербергом, Закхайм вблизи трактира „Хиршкруг" за воротами Закхаймертор. Таким образом, постепенно исчезла связь между стрельбой и цехами ремесленников с их гемайнгартенами. Праздники стрелков оставались популярными, но участие в них постепенно становилось добровольным, и в итоге образовалась гильдия стрелков как самостоятельное общество.
Страна и её столица бурно развивались экономически. Этот взлёт проявился не только в количестве кораблей в порту и возов у городских ворот, но и в новых, с размахом построенных бюргерских домах. Каменные здания вытеснили старые фахверковые строения. Фасады их были украшены скульптурами и фресками, а внутри были мраморные колонны, красивые лестничные марши, роскошные камины, паркетные полы и обшитые деревянной плиткой потолки, дорогая мебель и ковры. Из своих деловых поездок купцы привозили дельфтский фаянс и голландские картины. Они коллекционировали книги и произведения искусства. В предместьях располагались их сады с дачами, живой изгородью, фонтанами, гротами, крытыми аллеями, солнечными часами – иными словами, со всеми атрибутами парковой культуры эпохи барокко.

Барокко было временем путешествий с целью расширения кругозора, бюргерским аналогом развлекательных поездок аристократии. Многие купцы объездили всю Европу. Некоторые из них оставили после себя многотомные описания своих путешествий. Член муниципалитета Генрих Барч изучал в городах Хельмштедте, Страссбурге, Базеле, Тюбингене и Лейдене юриспруденцию, посетил затем почти все европейские страны, прежде чем поступить на службу в своём родном городе. Он завещал ему 1500 томов книг, половину своей огромной библиотеки. Они стали основой библиотеки муниципалитета, позднее городской библиотеки, для которой так много сделал его сын, городской секретарь и архивариус. Муниципальный советник Райнхольд Любенау девять лет путешествовал по всей Европе и добрался до Константинополя. Один кёнигсбергский аптекарь в качестве провизора голландского флота доплыл на паруснике даже до Ост-Индии. Два приятеля, Андреас Адерсбах и Роберт Робертин, находясь на службе у курфюрста, исколесили весь свет. Один в качестве хофмейстера молодых аристократов, а другой в качестве секретаря посольства, они перебывали при множестве дворов и долгое время прожили в Италии, прежде чем осели в Кенигсберге: Адерсбах в качестве советника курфюрста и предводителя кальвинистской общины, а Робертин в качестве секретаря верховной палаты. Оба приятеля входили в кёнигсбергский поэтический кружок. Выдающимся представителем нового бюргерства, стремящегося к знаниям и усердно собирающего коллекции, был Каспар Штайн. С 18 до 29 лет он путешествовал по Европе, учился в университетах, пережил множество приключений, прежде чем стать врачом в своём родном городе. Он также занимался теологией, литературой и историей, под псевдонимом Перегринатор издал многотомное описание своих путешествий на латинском языке. Именитые купцы и муниципальные советники Кёнигсберга были, таким образом, далеко не провинциалами. Они обладали жизненным опытом, узнали мир и людей. И в профессиональном смысле бюргерские семьи теперь не так сильно зависели от своего происхождения, как прежде. Многие отказывались от купеческого сословия и переходили на государственную службу, становились профессорами, а вскоре уже и членами офицерского корпуса.

Многие ремесленники также познакомились с чужими странами прежде, чем стали в Кёнигсберге именитыми мастерами. Они работали во всех немецких городах, от Ревеля до Амстердама, а многие во Франции, Англии, Дании, Польше и Литве. Булочник посетил все средиземноморские страны от Португалии до Константинополя. Портной долгие годы трудился в Париже и Лондоне, являясь лейб-портным принца Оранского. Хирург был военным лекарем на нидерландской и французской службе, прежде чем его принял к себе лейб-медиком и привёз в Кёнигсберг князь Богуслав Радзивилл. Кимвальщик тринадцать лет проработал оружейником в турецком плену. В числе подмастерьев кёнигсбергских ремесленников было столько „иностранцев", то есть не пруссаков, что в 1649 году в официальный устав башмачников включили положение о том, что мастер в числе четырёх старших подмастерьев обязан был иметь двух пруссаков и двух иностранцев. Жизнь становилась пёстрой и разнообразной. Знание иностранных языков было, вероятно, распространено шире, чем об этом можно судить по обучению в школе, где по-прежнему преподавали латынь и древнегреческий. Предпочтение французскому образованию в эпоху барокко сначала отдавалось не в школе, а на частных уроках, проводимых на дому, где зажиточные люди нанимали учителей для своих детей.

Придворная культура уступила место бюргерской культуре, тем более, что бранденбургский правитель лишь изредка бывал в своем замке. После смерти Альбрехта Фридриха число придворной прислуги сократилось. В замке всё же несколько раз выступали английские комедианты, а позднее и немецкие артисты. Придворная капелла ещё сохранилась, но ей не уделялось должного внимания, хотя её капельмейстером и был такой выдающийся музыкант, как Иоганн Штобеус. Михаэль Вильманн, родившийся в 1630 году в пригороде Рольберг в семье художника Петера Вильманна, работал в Кёнигсберге лишь непродолжительное время. Своей мировой славы он достиг как монах-живописец в монастыре Лойбус в Силезии. В 1682 году он написал для аудиенц-зала Кёнигсбергского замка „Апофеоз Великого курфюрста". Курфюрсты Иоганн Сигизмунд и Георг Вильгельм расширили замковый парк и обогатили его самшитовыми изгородями, рыбными прудами, фонтанами и заморскими растениями. Парк состоял из увеселительного сада и большого и малого огородов для выращивания лекарственных и пряных трав. Замковый парк располагался так близко от замка, что не было необходимости строить в нём летний замок, как это делали в то время многие князья. Но тем не менее в нём имелись зал увеселений, манеж, ипподром, бальный зал и купальня. Был также медвежатник, который позднее расширили под псовую охоту с галереями для стрелков и зрителей. Знаменитой стала большая липа, в ветвях которой соорудили одну над другой пять галерей. С самой верхней открывался прекрасный вид на всю окрестность. Почти все прусские аристократические фамилии имели в Кёнигсберге свои городские дома-дворцы с большими парками, в которых они проводили часть зимы. Там устраивались концерты, выступали любительские театры и балет, были собрания произведений искусств и библиотеки. Некоторые аристократы являлись меценатами или передавали университету по завещанию значительные средства.

Больше всего известна в этом качестве семья фон Валленродтов. Канцлер Мартин фон Валленродт был учёным-гуманистом, поэтом, собирал книги, картины, монеты и разные другие раритеты в духе того времени. Он обязал своих наследников сохранить в целости все свои собрания. Его третий сын, хофмейстер Эрнст, преумножил завещанное отцом, и перевёз его коллекции в 1650 году из своего дома в одно из помещений северной башни Кафедрального собора, сделав их доступными для общественности. Представителями аристократической культуры, вобравшей в себя мировой опыт, были и оба наместника Великого Курфюрста, которых тот оставил в Пруссии после того, как подписал в 1657 году в Велау договор о суверенитете. Князь Богуслав Радзивилл и герцог Эрнст Богуслав фон Крой были последними, кто еще оказывал влияние на культурную жизнь блеском княжеского двора. Со смертью Кроя в 1694 году и отменой должности наместника замок перестал быть постоянной резиденцией.

Положение герцогства в 1568 году выглядело печальным. На престоле сидел 15-летний подросток Альбрехт Фридрих, к тому же отстававший в развитии. В стране только что победили фанатичные лютеране, при том, что к другим протестантским исповеданиям принадлежали богатые и влиятельные люди. На пост регента могли претендовать сразу двое родственников.

Во второй половине 16 века кровавые бани устраивали и при куда более благоприятных раскладах.
Как ни странно, но все обошлось наилучшим образом.Дело в том, что Пруссия была со всех сторон окружена Речью Посполитой, находящейся на пике своего могущества. Но Польша уже была сюзереном герцогства и к тому же католической державой, которую разборки между протестантами оставляли равнодушной. Тем самым, внешняя поддержка любой смуты напрочь исключалась. С другой стороны, "диссиденты" были в массе своей понаехавшими изгнанниками, которым не на кого было опереться внутри страны и некуда деваться.

Дворянская олигархия, фактически захватившая власть в герцогстве учредила над Альбрехтом Фридрихом опеку из нескольких высших советников - оберратов. Советники, в первую очередь, ограничили герцога в свободе передвижения, предложив ему поселиться в уединенном замке Фишхаузен. Во вторую очередь, они старались не слишком афишировать прогрессирующую нервную болезнь герцога, проявляющуюся в меланхолии, склонности к уединению, тоскливости и приступах отчаяния. Дабы доказать всем физическую и умственную дееспособность герцога,дворяне организовали в 1573 году его пышную женитьбу на Марии Элеоноре Юлих-Клеве. В Кенигсберге отпраздновали роскошную свадьбу, но вскоре меланхолия герцога перешла в душевную болезнь. До конца своей жизни – а умер он 28 августа 1618 года – таким образом, в течение ещё 45 лет этот слабоумный государь не был способен управлять страной, а Мария Элеонора до самой своей смерти в 1608 году была прикована к этому больному человеку, которому родила семерых детей. Герцогиня была достаточно умна, чтобы не вмешиваться прямо в политику, оставив ее в руках дворян. Однако она упорно и целеустремлённо стремилась выгодно выдать замуж своих дочерей и преуспела в этом (двое сыновей умерли в младенчестве).

Вместе с Элеонорой, либо по её приглашению в Кенигсберг прибыли некоторые граждане из Юлиха, как например, художник и резчик по дереву Антониус ван Мильдерт. Он женился в Кенигсберге и стал отцом известного скульптора Ханса ван Мильдерта, который учился скульптурному делу в своём родном городе, но вскоре переехал в Антверпен и там стяжал себе славу.

Беда для дворянского правительства явилась как раз оттуда, откуда ее следовало ждать - от Гогенцоллернов. 9 ноября 1573 года Георг Фридрих неожиданно появился в Кенигсберге, якобы для того, чтобы лично поздравить герцога с законным браком. Душевная болезнь герцога не осталась для него тайной. Он стал осторожно нащупывать почву на предмет принятия опекунства над герцогом. Тут-то Георг Фридрих наткнулся на значительное сопротивление советников-оберратов и даже супруги больного герцога - Марии Элеоноры. Тогда Георг Фридрих предпринял обходной маневр. Он принялся обхаживать польского короля Стефана Батория - формального сюзерена Пруссии. Георг Фридрих стал доказывать Стефану Баторию, что он, Георг Фридрих, при «наличии отсутствия» у герцога Альбрехта Фридриха потомков мужского пола, вполне может претендовать на наследное управление Пруссией, ввиду близкородственности к герцогу. Для пущей убедительности аргументов, Георг Фридрих предложил Стефану Баторию 500 прекрасно обученных солдат и кругленькую сумму в размере 200.000 звонких золотых монет.

Стефан Баторий в 1577 году предоставил Георгу Фридриху опекунство над недееспособным герцогом Альбрехтом Фридрихом и регентство над Пруссией. Этот акт был зафиксирован в феврале 1578 года на сейме, как дипломатическое признание фактического герцогского титула Георга Фридриха. Прусским советникам не оставалось ничего иного, как неохотно покориться зигзагам судьбы.

21 мая на площади перед замком граждане Кенигсберга очень неохотно присягнули ему на верность. Георг Фридрих прожил в Пруссии с короткими перерывами лишь восемь лет, но этому деятельному правителю удалось настолько укрепить свой авторитет среди сословий, что он до самой смерти (1603 год) мог управлять Пруссией из Ансбаха. Как в своё время гохмейстер Фридрих привлек своих саксонских, герцог Альбрехт – франконских, Мария Элеонора – юлихских земляков, так вместе с герцогом Георгом Фридрихом в Кенигсберг ко двору для управления государством прибыли многие ансбахцы. Они стали помощниками в делах, которые Георг Фридрих начал после десятилетнего застоя. В своих франконских сословных землях и в своём силезском герцогстве Егерндорф герцог зарекомендовал себя способным суверенным правителем. Накопленный там опыт он применил в Пруссии. Не было ни одной области управления, экономики или культуры, в которой он не принимал бы деятельного и инициативного участия. Вместе с земляками-ансбахцами он организовал франконскую канцелярию, действовавшую наряду с прусской. И точно так же в замке существовало два двора: прусский Марии Элеоноры, находившийся в известной степени в тени, и франконский Георга Фридриха и его супруги.

Так как замок стал мал для двух дворов общей численностью около 700 человек, земельных властей и канцелярий, Георг Фридрих полностью перестроил и расширил его западное крыло. Архитектором был Блазиус Берварт из Вюртемберга, который участвовал в сооружении замков в Тюбингене и Штуттгарте, а позднее по заданию Георга Фридриха и в перестройке крепости Плассенбург. Залы для торжеств в западном крыле украсил лепными украшениями Ханс Виндраух, который работал и в датских королевских замках. Банкетный зал размером 18 х 83 метра находился над церковным помещением и являлся самым большим для своего времени. В 1711 году его ошибочно назвали „Залом московитов", от названия помещения северного крыла замка, которое раньше именовалось покоями московитов.

Авторитет Георга Фридриха как правителя утверждался во всех областях. Он реформировал придворный суд, привёл в порядок церковные дела, придал новые силы пришедшему в упадок университету. Три старые городские школы и далее оставались в подчинении муниципалитетов. Однако направляющая рука герцога чувствовалась и здесь, когда он в 1585 году подверг их основательной проверке.
Свою суверенную власть над бюргерским сословием Георг Фридрих утверждал во многих правовых спорах, в решении налоговых вопросов и конфликтов, разгоравшихся по поводу распределения компетенций. Когда город в 1596 году запретил вывоз зерна, чтобы удержать низкие цены на ячмень для пивоварения, герцог поучал из Ансбаха: „Вам вменяется в обязанность хорошо управлять городом, но не господствовать по своему благорасположению над реками, торговлей и развитием порта". В этих словах прослеживается переход от сословного управления к абсолютистскому государству. При всём том, что он осознавал себя правителем, Георг Фридрих легко находил общий язык с кёнигсбержцами. Он участвовал в их праздниках, танцевал с бюргерскими девушками. Своим показным демократизмом, а ещё более благодаря заказам, раздаваемым двором снова, как и во времена Альбрехта, он завоевал немало сторонников в среде купечества.

Раздачей новых грамот, особенно ремесленным цехам в слободах, Георг Фридрих способствовал развитию ремёсел, хотя цехи своей мелочной политикой личных интересов и доставляли ему много хлопот. Акты того времени полны споров цехов между собой и против „чердачных зайцев". При этом, под предлогом справедливого порядка, речь шла о равномерном распределении заработков („питания"), то есть о гарантирован-ном властями существовании каждого члена цеха. Личная инициатива и свободная конкуренция были нежелательны, их следовало исключать, так как они подрывали заведённый порядок. Несмотря на такое вопиющее попрание либеральных догматов экономика процветала. Праздники ремесленников никогда не отмечались так весело, как во времена барокко, с его культом роскоши и наслаждений. Эти праздники, известные по картинам и стихам, не зависели от времени года, а проводились по особым поводам. Танец плотников с топорами, танец ножовщиков с мечами и парусная регата были показаны 7 ноября 1589 года при посещении Кенигсберга королём Сигизмундом III. Позднее, в 1594 году, парусная регата состоялась ещё раз, возможно, и в 1613 году; в знак приветствия нового столетия в 1601 году снова были показаны танцы с топорами и мечами. По своему ритуалу они походили на те, которые танцевались и в других немецких городах. Далеко за пределы Кенигсберга разнеслась слава о длинной колбасе и больших батонах с изюмом.

„Праздник длинной колбасы" проводился восемь раз, наиболее весёлым он был на Новый 1601 год. Если в 1520 году колбаса имела длину лишь в 41 локоть, то в 1601 году она достигла невероятных размеров – 1005 локтей. Три мастера и 87 подмастерьев потратили на её изготовление 81 свиной окорок и 18 фунтов перца. 103 подмастерья в праздничной одежде несли на плечах колбасу весом в 885 фунтов. Со знаменами и музыкой шествие двигалось от постоялого двора мясников к замку, где часть колбасы, длиною в 130 локтей, передали в качестве новогоднего подношения земельному властителю. Далее колонна направилась к бургомистрам трёх городов. Закончилось шествие около постоялого двора пекарей в Лёбенихте, где мясники и пекари вместе съели значительный остаток колбасы и много другой еды. Пекари брали реванш на Крещение, когда они приносили к постоялому двору мясников большие батоны с изюмом или калачи. Они были высотой в пять локтей, испечены из двенадцати четвериков пшеничной муки и двух фунтов аниса и украшены коронами, звёздами и гербами из пряничного теста.

Некоторые праздники проводились по определённым дням года. 1 мая пивовары и солодильщики вместе со своими жёнами в праздничных одеяниях проходили стройной колонной от кнайпхофского гемайнгартена через все три города и Россгартен и выходили к Марауненхофскому лесу, праздновали там всю ночь напролёт, и в полдень следующего дня возвращались обратно в город. Неизвестно происхождение праздника пива, который проводился в день Вознесения во дворе замка. Он не походил на праздники ремесленников, не являлся и всенародным, хотя его ошибочно связывали с мнимым подвигом Ханса Саганского. Просто обербургграф приглашал около 300 граждан Кнайпхофа в замок на трапезу и круговую чарку, где пробовали и новое замковое пиво. Во время торжества пили также вина, съедали огромное количество мяса, птицы, рыбы и яиц. На этот праздник граждане Кнайпхофа во главе со своим бургомистром тоже проходили стройной колонной через рыночную площадь Альтштадта и поднимались по замковой лестнице к замку. Вечером менее стройной колонной шли обратно. Праздник пива по преданию проводился уже во времена Ордена. В последний раз он устраивался в 1619 году.
Еда и питье являлись главными и в „праздник ярмарочного быка", которого мясники водили по городу. Его украшали пёстрыми лентами и венками, а затем разыгрывали в гемайнгартене Альтштадта, то есть его отдельные части можно было выиграть игрой в кости. Праздник просуществовал долго, в последний раз его отмечали в 1766 году.

В отличие от такого рода организованных праздников, карнавал являлся стихийным гуляньем, когда народ в различных масках и маскарадных костюмах отводил душу в грубых шутках и веселье. Церковники стремились запретить его. Они возмущались „досадным и языческим обычаем, ибо прославлением скверного дьявола чрез чревоугодие, возлияния, игры, переодевание и пение вокруг колбасы, когда собирается всякий сброд пропивать наклянченное, и другими легкомысленностями не только растрачиваются зря время и деньги прилежных и благочестивых мастеров, но и подаётся повод нашим противникам, кальвинистам и анабаптистам, осквернять наше христианство и имя Господне".
Но помимо больших праздников существовали и другие развлечения для бюргеров, когда на ярмарках выступали фокусники, канатоходцы и шуты. В 1639 году жители Кенигсберга впервые увидели слона. Оборотной стороной жажды наслаждений являлось обжорство и пьянство, высокие ставки при играх в карты и кости, страсть к скандалам студентов, которых то и дело приходилось уговаривать не являться непрошеными гостями на свадьбы, не набрасываться на горожан и городскую охрану с обнажённой шпагой. Модные излишества в одежде из мехов, шёлка и бархата, в украшениях из бус и золота грозили стереть сословные различия. Богатые граждане одевались, как представители аристократии, а ремесленники стремились не отстать от купцов. С церковных кафедр священники рьяно выступали против высоких гофрированных воротников, чрезмерно больших ватных камзолов с ватированными животами, соответствовавших испанской моде. Правила ношения одежды 1595 года и 1606 года детально предписывали, что каждому надлежало одевать, а что запрещалось. Но даже строгие наказания не могли противостоять барочному честолюбию. Некоторые циркуляры ограничивали расходы на приёмы гостей, свадьбы и похороны, детально расписывая, сколько времени должны продолжаться празднества, сколько следует пригласить гостей, какие необходимо подавать блюда. Никак не удавалось искоренить „похмельный понедельник". В конце концов его разрешили, но при условии, чтобы подмастерья в другие будние дни работали до вечерни.

В этот период благополучия в Кенигсберге много строили. Самые старые, сохранившиеся до 1944 года, амбары под названиями „Медведь", „Бык" и „Жеребец" были возведены в эти годы. В 1592 году в Лёбенихте выстроили новую ратушу, а ворота Грюнестор получили прекрасную надстройку в стиле Ренессанса. В некоторых церквах установили новые органы, в Кафедральном соборе появились кафедра, которую пожертвовал Сигизмунд Шарфф, и крестильница, подаренная членом муниципалитета Петером Резекирхом. Антон Мёллер, прежде, чем в 1587 году переехал в Данциг, написал для штайндаммской церкви алтарный триптих „Страшный суд". Герцогские слободки разрослись, получили право на собственные герб и печать: Ближний Россгартен в 1576 году, Трагхайм в 1577, Закхайм в 1578, Дальний Россгартен в 1596 году. О развитии городских слобод у нас нет полной информации. Известно, что в 1586 году Штайндамм „расширяется, как пригород, и постепенно по всей своей длине застраивается домами". Георг Фридрих был поклонником современной музыки. Из Ансбаха он пригласил свою франконскую придворную капеллу и расширил её за счёт прусской. Капельмейстером стал итальянец Теодор Риччио, который сочинял в итальянском стиле. Но не он являлся самым известным музыкантом. Им тогда считался Иоганнес Эккард из Мюльхаузена в Тюрингии, которого Георг Фридрих в 1580 году переманил от аугсбургских Фуггеров и пригласил в Кенигсберг. Эккард был учеником Орландо ди Лассо и сочинял в стиле нидерландской школы. Он и его ученики сделали Кенигсберг на целое столетие главным городом протестантского музыкального искусства.

Тем не менее, несмотря на внешний и внутренний мир, экономическое процветание и бурное веселье, природа регулярно обрушивала на Пруссию страшные удары - чумные эпидемии. Самая страшная началась в октябре 1601 года после неурожая и была занесена в город голодавшими крестьянами. Эпидемия была тяжелее тех, которые свирепствовали в 1564, 1580 и 1597 годах. В Кенигсберге еженедельно умирало от 500 до 600 человек, и к концу августа 1602 года умерло около 12 тысяч человек, среди них бургомистры Альтштадта и Кнайпхофа. Город опустел. Рынки и университет закрыли, все праздники в юнкерхофах и гемайнгартенах были запрещены. Многие жители бежали в ближайшие леса. Постовые у ворот города и на лодках на Прегеле заботились о том, чтобы никто не проникал в город. Для устранения „трупного воздуха" на улицах сжигали можжевельник. Дома, в которых лежали больные, отмечали белыми простынями и заколачивали, а пищу больным ставили перед дверью. Мёртвых было так много, что кладбища не могли всех вместить и жертвы эпидемии хоронились в общих могилах за чертой города. Церковный обряд захоронения соблюдался, но колокольный звон, который только увеличивал бы страх живых, запретили. Ещё в 1567 году вышел указ построить за воротами каждого города чумной дом для изоляции больных. Эти дома возвели в ноябре 1602 года; когда эпидемия наконец-то стихла.

В 1603 году, не оставив прямых наследников, в своих ансбахских владениях скончался Георг Фридрих. Вопрос о власти вновь встал со всей остротой.

Создание герцогского двора само по себе заметно активизировало жизнь в Кенигсберге. Дабы придать герцогской короне должный блеск, приходилось как размешать множество заказов в городах у замка, так и учреждать в них новые, столичные, заведения. Пока что, в 16 веке, двор и бюргерство еще не смешиваются, только в следующем столетии горожане станут субъектом, а не объектом развития. Но нельзя считать, что придворное общество, состоявшее в основном из иноземцев, было занято лишь самим собой и не имело никаких дел с горожанами. Многие приближённые двора, привлечённые герцогом в страну, обрели в Кенигсберге, как и сам Альбрехт, вторую родину, породнились с членами муниципалитета. Известными семьями патрициев того времени были семьи Плато, Нимтш, Гётц, Белер, Лохерер, Мараун и Фаренхайд. Можно предположить, что жизненный уклад состоятельных кенигсбергских коммерсантов не уступал придворному, к тому же многие из них являлись кредиторами двора, а герцог имел у некоторых из них большие долги.

Новая власть со своим размахом роскоши и праздности нуждалась и в новом оформлении. Строгие постройки целевого назначения орденской крепости были для неё слишком тесными. Старое здание Конвента, за исключением церкви, не использовалось. Его северное крыло немного перестроили и разместили там герцогские ведомства. В бывшем зернохранилище устроили зал для торжеств, получивший после приёма в нём московской миссии название "покои московитов". Его в 1810 году снесли, и не следует его путать с так называемым "залом московитов" над новой Замковой церковью. Герцогская семья поселилась вместе с придворными во вновь построенном восточном крыле, получившем название „Дом Альбрехта". Альбрехт был сведущим в искусстве застройщиком и старался привлечь к себе зодчих и мастеровых со своей франконской родины. По рекомендации нюрнбергского муниципалитета он назначил Фридриха Нусдёрфера, родившегося, по всей вероятности, в Базеле, но ставшего известным в Нюрнберге, придворным зодчим. Нусдёрфер строил в стиле эпохи Возрождения, но его архитектура тем не менее сильно тяготела к средневековью. С пархамом, заполненным водой рвом и разводным мостом Дом Альбреха был более крепостью, чем замком. В ещё более простом стиле немногим позже отстроили южное крыло, состоявшее до того лишь из возведённых в 1482 году стен. Кроме квартир для служащих в нём на верхнем этаже разместили длинный зал, который придворный художник Генрих Кёнигсвизер украсил гербами. Замковую башню, до сих пор стоявшую отдельно, интегрировали в южное крыло нового здания. То оформление, в котором до 1945 года просуществовало западное крыло, ему придал лишь преемник Альбрехта Георг Фридрих.

Каждый замок в те времена имел при себе сад, служивший не только для увеселений придворной знати, но и для ботанических опытов. Альбрехт распорядился разбить такой сад на территории, прилегающей с севера к замку. Он стал позднее сквером Кёнигсгартен (потом Парадной площадью). Возле сада на улице Юнкерштрассе находилось герцогское здание для балов. Из северного замкового крыла сюда можно было пройти по крытому переходу, ведущему через ров. Другой переход вёл из южного крыла через церковную площадь к Альтштадтской церкви, где герцог часто посещал богослужения. Герцог являлся инициатором и покровителем всех сфер придворной культуры и образования, несмотря на то, что сам он получил воспитание, более ориентированное на рыцарское, чем на духовное начало.

Государственная служба и служба при дворе не разделялись в то время ни по персональному, ни по финансовому принципу. Придворные одновременно являлись государственными чиновниками. Среди примерно 380 человек придворного персонала были проповедники, советники, врачи, художники, строители и музыканты. На службе у герцога находились также ювелиры, изготовлявшие столовые сервизы, украшения и прекрасные серебряные книжные переплёты для его "серебряной библиотеки" ; на него работали также резчики по янтарю, краснодеревщики, художники по оформлению гербов, мастера по жемчугу и ковровщики. Рядом с герцогом неизменно стояла его жена Доротея Датская. Она обладала здоровым чувством юмора, любила праздники и охоту, но также умела, как порядочная дочь и жена феодала, добросовестно управлять и кухней, и погребом. Радость бытия у неё прекрасно сочетались с практичным христианством, традиционной для супруги суверена благотворительностью. Герцог сумел удержать в Кенигсберге знаменитого ювелира из Ульма Йобста Фройденера, в то время как нюрнбержец Корнелиус Форвенд задержался здесь лишь на три года. Самой известной работой Фройденера является меч Альбрехта, послуживший при коронованиях в 1701 и 1861 годах как прусский меч для коронаций; другой его работой является серебряный переплёт Библии в переводе Лютера, самый красивый экземпляр знаменитой "серебряной библиотеки", пропавшей в 1945 году.

Музыка являлась необходимой составной частью княжеского церемониала. Поэтому Альбрехт создал придворную капеллу из певцов и инструменталистов. Для Замковой церкви он распорядился построить новый орган и нанял придворного органиста. Очень популярным инструментом была в то время лютня. На ней часто играли и при кёнигсбергском дворе; известнейший лютнист того времени, Валентин Грефф, по прозвищу Бакфарк, три года состоял на службе у герцога. Придворных поэтов и театра ещё не было, но бродячие труппы артистов, а также студенты и ученики зачастую показывали при дворе своё искусство. Особенно популярными были постановки „Каждого человека" - распространённой в Европе XV-XVI вв. пьесы назидательного жанра моралите.

Альбрехт не был учёным человеком, но относил себя к приверженцам гуманистической учёности и стремился до глубокой старости к знаниям. Гуманистами были реформаторы (за исключением неотёсанного Амандуса), духовные и светские советники герцога, университетские профессора и придворные врачи. Отношение Альбрехта к своим лейб-медикам Базилиусу Аксту, Иоганну Бреттшнайдеру, Андреасу Аурифаберу, Валериусу Фидлеру и Матиасу Стойусу основывалось на доверии. От случая к случаю герцог приглашал ко двору и не местных врачей. Так, в 1541 году Николай Коперник по просьбе Альбрехта несколько недель находился в Кенигсберге для лечения герцогского советника Георга фон Кунхайма. Коперник в то время был широко известен и как врач, и как астроном.
Придворного астролога Альбрехт при себе не держал. Но он проявлял живой интерес к зарождавшимся естественным наукам, к которым тогда относилась и астрология. Состоявшие с ним в дружбе математики и астрономы снабжали его гороскопами и предсказаниями, в которые он, как и многие его современники, верил. Старейший кёнигсбергский календарь составил Иоганн Карион, придворный астролог курфюрста Бранденбургского, в 1537 году.

Альбрехт предоставлял убежище в своей стране всем, кого преследовали как приверженцев учения Лютера. Особенно после Аугсбургского интерима в Пруссию перебрались профессора, священники и педагоги из многих земель Германии. Предпочтение отдавалось голландцам, которые по причине своего вероисповедания вынуждены были покинуть свою Родину. Хотя ревностные лютеране и подозревали их в ереси, герцог всё же брал их под защиту. Как гуманисты они стали гордостью двора и университета, например, Вильгельм Гнафеус и Иоганн Кампинге. Беженцев из Польши и Литвы, покидавших свою Родину из-за веры герцог также принимал и обеспечивал работой в своей стране. Обителью муз Кенигсберг не стал, хотя герцог и стремился привлечь сюда поэтов и ораторов. Знаменитий гуманист Кротус Рубеанус несколко лет состоял в должности герцогского личного секретаря, но вернулся потом назад в Германскую империю и в лоно католической церкви. После него самой яркой звездой на литературном небосклоне Кенигсберга являлся Сабинус.

Сам Альбрехт не был латинистом, но проявлял живой интерес к историческим и генеалогическим научным трактатам и книгам вообще. Он покупал много книг у кёнигсбергских книготорговцев, а также через своих агентов - в Германии, оказывая некоторым содействие, оплачивая затраты на печатание. Он основал две библиотеки: личную, разместившуюся в пристройке к воротам и насчитывавшую свыше 650 томов, и публичную в замке, имевшую 3400 произведений, для обслуживания которых принимал на службу библиотекарей. Известнейшими из них были Полифем из Голландии и географ Генрих Цель, составивший первую географическую карту Пруссии, напечатанную в 1542 году. Позднее герцогским библиотекарем стал Маттиас Мениус, составлявший календари и астрологические предсказания и бывший к тому же крупным астрономом. В дворцовом парке, на месте которого позже была площадь Парадеплатц, он в 1584 году вместе с помощником астронома Тихо Браге так точно определил широту Кенигсберга в 54 градуса и 44 минуты, что Бесселю позднее понадобилось поправить её лишь на 70 секунд. Герцог хотел покупать столь любимые им книги не только за пределами Пруссии, но стремился их издавать в собственной стране.

Он подтолкнул Ханса Вайнрайха к созданию первой кёнигсбергской книгопечатной мастерской. В 1524 году здесь из-под пресса вышло в свет первое издание; с тех пор Кенигсберг слыл городом хорошего книгопечатания. Экономической базой типографии служили, конечно же, не только заказы двора, но в ещё большей степени это были потребности университета, городской администрации и церкви. Печатались государственные и церковные уставы, трактаты и проповеди, а также всякого рода лютеранские сочинения. Особо следует отметить издание первого немецкого лютеранского песенника в 1527 году. Значение типографии Вайнрайха для Реформации в Пруссии едва ли можно переоценить. И всё же она была не в состоянии удовлетворить все потребности. Поэтому знаменитейший печатник эпохи Реформации, Ханс Люффт открыл в 1549 году возле пруда Шлосстайх филиал своего всемирно известного виттенбергского предприятия, который выполнял функции придворной и университетской типографии. Привилегия перешла впоследствии от него к зятю, лейб-медику Андреасу Аурифаберу.
В 1553 году обе типографии в результате волнений, вызванных учёным-теологом Осиандером, пришли в упадок. Вновь помог герцог. Он пригласил из Нюрнберга в Кенигсберг печатника Иоганна Даубманна, который до своей смерти в 1573 году печатал книги на немецком, латинском, польском, литовском и прусском языках. Иноязычные издания в первую очередь предназначались для укрепления лютеранства в тех общинах Пруссии, где проповеди читались на прусском, мазурском и литовском языках.

Одновременно они служили распространению лютеранского вероисповедания в Польше и Литве. Что касается литовского, то кёнигсбергские издания вообще являлись первыми печатными публикациями на этом языке. Они решающим образом способствовали подъёму литовского языка на уровень письменного. Типографию Даубманна в наследство получил его зять Георг Остербергер из Франконии. Несмотря на то, что он был секретарём герцогской канцелярии, он всё же получил печатную привилегию. За исключением нескольких недолго просуществовавших непривилегированных, так называемых потайных печатен, типография Даубманна – Остербергера была единственной в герцогстве. Бумагу для нужд администрации и типографии необходимо было закупать за границей, сначала в Брюгге и Антверпене, а затем в Равенсбурге, Нюрнберге и Дрездене. Построенная в 1524 году у Виррграбена неподалеку от Кенигсберга бумажная фабрика из-за частой нехватки воды была малопроизводительной.

Три старые церковные школы Кенигсберга были реформированы в духе Меланхтона и преобразованы в латинские школы. Между ними и церковью, как и прежде, существовала тесная связь – ведь большинство педагогов и все директора являлись теологами – однако теперь муниципалитеты получили право назначать учителей и осуществлять контроль над школами. Основой образования служили лютеранство и гуманизм. А гуманистическое образование предполагало также инсценировки латинской школьной драмы. Почти каждый год одна из трёх школ ставила такую драму при дворе и, конечно же, в городских юнкерхофах. Меньшим авторитетом, чем латинские школы, пользовались немецкие, где латинский язык не преподавался.

Искренним желанием Альбрехта было увенчать дело школьной реформы созданием университета. По замыслу герцога новая высшая школа была нацелена на три задачи. Первая – нести Евангелие за пределы герцогства, далеко на восток; вторая – быть питомником гуманистического образования; и третья – давать стране хорошо подготовленных проповедников, врачей и юристов. В 1536 году Альбрехт, находясь в Копенгагене по случаю коронации датского короля Кристиана, ознакомился с университетом, реформированным Бугенхагеном, и внял его наставлению сделать аналогичное в Кенигсберге. В послании ландтагу в 1540 году герцог рекомендовал сословиям "в нашем княжестве Пруссия организовать христианскую школу". По совету Полиандера Альбрехт вначале удовлетворился созданием академической частной гимназии, в которой молодёжь готовилась бы для поступления в университет. После того, как сословия согласились с этой рекомендацией и решился вопрос финансирования, частная гимназия в 1541 году была построена.

Так появилось первое в Кенигсберге учебное заведение, которое служило не городу, а интересам всей страны и поэтому должно было быть построено на герцогской земле. На первый взгляд наилучшим решением был бы выбор места на прилегавшей к замку территории Замковой слободы, но так как во многих других городах гимназии создавались на базе соборных капитулов, в Кенигсберге так же последовали этой традиции, несмотря на то, что капитул прекратил своё существование уже два десятилетия тому назад. По договорённости с Кнайпхофом герцог получил часть владений соборного капитула, переданных им в 1528 году Кнайпхофу, обратно. Последний, в свою очередь, обязался предоставить большое количество строительных материалов и 5000 марок для возведения частной гимназии. В обмен на это город Кнайпхоф получил право на сооружение моста Хонигбрюке. Альтштадт, Лёбенихт и епископ Самландский приняли участие в финансировании. Таким образом, герцогскую гимназию построили на том месте, где раньше жили каноники, севернее Кафедрального собора на берегу Прегеля. 11 декабря 1542 года состоялось её торжественное открытие.

Меланхтон проявил к школе живой интерес и рекомендовал подходящих педагогов. Однако она не особо процветала, пока Меланхтон, хотя и не без сомнений, не предложил на пост директора своего зятя Георга Сабинуса (настоящая фамилия Шулер). Уже во время своего первого визита в Кенигсберг Сабинус, благодаря своему красноречию, склонил герцога к тому, чтобы провести немедленную реорганизацию гимназии в университет, хотя это было запланировано на более поздний срок. Прежде, чем составили уставы и привлекли учителей, в июле 1544 года в специальном печатном издании торжественно объявили о создании университета. Там же высказывалось ожидание, „что наша академия принесёт пользу и многочисленным великим народам, живущим на Восток и Запад от границ Пруссии". Уже 17 августа герцог пышной церемонией открыл новую высшую школу. На университетской печати, автором которой был Сабинус, изображен поясной портрет герцога без головного убора, в латах и с обнажённым мечом. Этот „Альбертус" в XIX веке перекочевал на значок кёнигсбергских студентов.

Проблема была в том, что до того любой университет основывался с согласия папы Римского. По понятным причинам Альбрехту оно не светило. Но сюзереном Альбрехта был польский король, который по просьбе своего лютеранского вассала в 1560 году наделил Альбертину правами Краковского университета и полным самоуправлением, тем самым узаконив ее.

На фоне яркой личности первого ректора университета Сабинуса другие профессора отходили на задний план, хотя и среди них было немало талантливых учёных. Их число возросло за счёт того, что герцог назначил главных пасторов трёх городских церквей профессорами теологического факультета, а позднее советников придворного суда возвёл в ранг профессоров юридического факультета. Эта связь науки и практики существовала в Кенигсберге долго. В Альтштадте должность пастора отделили от совмещения с профессорской деятельностью лишь в 1897 году.

Улицы Кенигсберга в эпоху герцога Альбрехта были, вероятно, такими же, как и столетием раньше. Но кроме восточного крыла замка и университета, в то время появилось многр других зданий. Одни только разрушительные городские пожары вынуждали много строить. В 1539 году сгорели пригород Закхайм, его центральная площадь и дома у рынка Россгартер Маркт. Пожар перекинулся даже через пруд Шлосстайх на пригород Трагхайм. В 1544 году пожар уничтожил лавки около собора, и бушующее пламя поглотило и деревянные части его двух башен. Позже они были по чертежу придворного столяра Ханса Вагнера заново отстроены и пребывали в этой форме до 1944 года. Южная башня имела двенадцатиугольную надстройку под заострённой крышей, северная – обыкновенный фронтон. Альтштадт являлся настолько состоятельным городом, что мог позволить себе построить или модернизировать три общественных здания. Ратушу украсили в 1528 году двумя деталями, отвечающими вкусам эпохи: на одной башне – астрономические часы, на другой красовалась бородатая голова с короной. Когда каждый час раздавался бой часов, из головы высовывался язык. Ратушу в 1754 году из-за ветхости снесли. Альтштадтский юнкерхоф в 1544 году отстроили заново. В 1539 году значительно расширили и снабдили сводом Альтштадтскую церковь.

Важнейшей новостройкой того периода являлся мост Хонигбрюке. Из-за особенностей взаиморасположения и взаимоотношений трёх городов Кенигсберга каждый мост через Прегель всегда являлся вопросом не только техническим или транспортным, но и делом политическим. После того, как спор о постройке моста Хоэбрюке решился в пользу Альтштадта, Кнайпхоф приложил все усилия к тому, чтобы с помощью моста между островом и рынком Линденмаркт заполучить доступ к новому торговому пути, ведшему по дамбе Вайдендамм и через мост Хоэбрюке в Натанген. После того, как Кнайпхоф внёс деньги на строительство гимназии, герцог в 1542 году разрешил построить данный мост. Происхождение его названия „Хонигбрюке" (Медовый мост) неизвестно. Он был седьмым по счёту мостом через Прегель. С этих пор их количество на протяжении 300 лет оставалось неизменным. С тех пор излюбленной игрой горожан стала попытка перейти все семь мостов, не ступив ни на один из них дважды. В 1763 году эта задача обрела бессмертие благодаря доказательству ее неразрешимости Эйлером.

О численности населения Кенигсберга, из-за отсутствия надёжных источников, можно лишь строить предположения. Скорее всего, Кенигсберг в 1550 году имел около 14 000 жителей (в Риге проживало 8 000, в Данциге – 26 000, в Любеке – 25 000).