bigbeast_kd

Вторым по ненавистности налогом была Габель. Точнее - габель дю сель - соляная габель. Само название габель применялось для обозначения различных косвенных налогов. Но накал ненависти французов именно к соляной габели был таков, что и тогда и сейчас под этим именем понимают прежде всего и только ее.

Этот налог был введен в качестве постоянного при Филиппе VI и заключался в королевской монополии на соль. Для каждой провинции создавались хранилища, куда каждый производитель был обязан продавать всю соль по фиксированной цене. Попытка продать соль помимо хранилищ приводила к конфискации. Розничные торговцы покупали соль на хранилищах уже по более высокой цене. Разница между ценой покупки и ценой продажи составляла собственно налог.

На практике у короля нет пока инструмента, чтобы торговать солью самому. Поэтому габель отдается на откуп посредническим компаниям, которые вносят в казну необходимую сумму и далее компенсируют свои расходы за счет населения. Компенсируют - слово неудачное. Точнее так - бессовестно грабят население.

Соль нужна людям, соль нужна животным, соль нужна для хранения припасов. Но французы готовы даже обойтись без соли, только кто ж им даст. Француз платящий "великую габель" обязан купить определенное количество соли на каждого члена семьи старше восьми лет. Это называется "соль в горшок и на засолку". Оффисье (чиновники) и организации имеют право на "свободную соль" без уплаты габели. Им даже компенсируется стоимость неиспользуемой соли. Это приводит к тому, что они начинают приторговывать солью на стороне. Тогда корона идет на то. чтобы травить своих уклоняющихся от уплаты подданых - в соль для технических целей добавляют ядовитые вещества.

Габель - абсолютно несправедливый налог. Основную его тяжесть несут области "великой габели" - сердце Франции, где применяется режим принудительной покупки со складов. Области "малой габели" - Дофине, Лангедок, Жеводан, Прованс, Руэрг, Вивьера, - покупают соль со складов, но сколько хотят. Чтобы побудить покупать больше, здесь и налог был вполовину меньше. Область "четверти рассола" - часть Нормандии, где королю отдавали четверть выпаренной соли. Области, выкупившие себе право не платить габель - Овернь, Лимузен, Пуату, Бордо, Сентонж, Ангумуа, Перигор, Керси, Гиень. Области, свободные от уплаты габели (в соответствии с оглашениями о присоединении ко Франции) - Бретань, Нижняя Наварра, Беарн, впоследствии Эно, Фландрия и Артуа.

Так вот, цена соли в одной провинции могла быть в ШЕСТЬДЕСЯТ раз выше, чем в другой. Ладно, такой разрыв мог быть между весьма удаленными областями. Но на границе Мэна (высокая габель) и Бретани (свободна от габели) цена соли разнилась в ДВАДЦАТЬ-ТРИДЦАТЬ раз. На одной стороне - 2-3 ливра, на другой - 55-60 ливров.

Теперь вопрос на засыпку - чтобы вы сделали, живя на такой границе? Правильно, занялись бы контрабандой. Где-то половина населения болот Бретани и жила на эти "двадцать-тридцать процентов". В том числе и знаменитый Жан "Шуан", который во время революции поднимет роялистский мятеж. А ведь контрабандистов соли ("фальшивосольщиков"), попадись они без оружия, ссылали на галеры, а с оружием - так и казнили. Зачем им оружие? Гм, а вы бы на месте откупщиков мирились с потерей таких барышей? Вот и они посылали охотиться на фальшивосольщиков своих контролеров - габелеров. По всему королевству гремела постоянная гражданская война за соль - с убитыми и ранеными.

И все ради чего? В доходах короны габель составляла по современным подсчетам где-то ШЕСТЬ процентов. Сколько же выжала из французов крови, пота и слез шайка купцов-откупщиков и стоявшей за ними знати - не узнает никто и никогда.

Если вы думаете, что это преувеличение, вот вам пара фактов о том, как яростно французы бились против габели. 1542 год - Франциск I пытается ввести общую для всех провинций габель. Восстают Ангумуа, Сентонж и Бордо. Нотабли и губернатор убиты. Восстание полыхает шесть лет, его топят в крови, но Генрих II вынужден дать возможность им раз и навсегда откупиться от габели.

В 1639 году Людовик XIII попытался отменить режим "четверти рассола" на полуострове Котанен. В Нормандии вспыхнуло восстание "босоногих". Кардинал Ришелье дает указание жестоко подавить его, ради устрашения страны. Нормандские города теряют все свои привилегии, но "четверть рассола" сохраняется.

В 1661 году Людовик XIV вводит габель в только что присоединенном Руссильоне - и с 1667 по 1675 здесь полыхает восстание Ангелов, настолько ожесточенное, что Король-Солнце сам пытается сбагрить эти земли Испании. В итоге после кровавого подавления восстания Руссильон получает право самостоятельно определять сумму габели.

В 1675 году в Бретани ввели гербовый сбор. Как только в народе возник необоснованный слух, что планируется распространить на Бретань габель, только слух, полыхнул весь запад Франции. И Бретань тоже - которая через сто двадцать лет будет драться за короля. В требованиях крестьян габель сравнивалась с чумой и смертью.

Такова была тяжелая жизнь крестьянина-землевладельца. Опоры королевства. Прошли лихие времена Бертранов де Борнов. С укреплением королевской власти и освоением античного наследия модно стало воспевать "пейзан". Они, конечно, ниже священников, дворян и чиновников, но почитаются выше рабочих и ремесленников. Разумеется, пасторали говорят только о крестьянине-землевладельце. В реальности их было всего около десяти процентов от списочного состава.

Французские крестьяне дробят свои цензивы между сыновьями. Поэтому рано или поздно наследники цензитария, которым не повезло родиться в многочисленной семье, переходят в разряд "кусочников". Они держали крохотные цензивы в 2-8 гектар, которые не могли их прокормить. Поэтому кусочник арендовал землю у господина и тем существовал. Дабы не уронить своего достоинства, кусочник никогда не работал по найму, исключительно в порядке взаимопомощи. К этим бедолагам относились терпимо и в течение одного-двух поколений они сохраняли высокий ранг. Но верно и обратное - выходец из кусочников, разбогатев, не мог быть сразу принят обществом в качестве "землепашца". Ему приходилось долго дожидаться признания.

Крестьяне, потерявшие землю, вынуждены были арендовать ее у землевладельца. Благо господская запашка составляла только 10-15% площади пашни, а все остальное для того и предназначалось. Теоретически сеньор мог установить любой срок аренды, хоть в один год, но для Старого Порядка это было слишком эпатажно. Обычно все-таки преобладала долгосрочная аренда - на десять лет, пожизненно, или даже на несколько поколений. Арендатор, в отличие от цензитария, расплачивается с сеньором долей урожая - шестой, четвертой, третьей. К концу века появится испольщина - взимание половины урожая, широко распространившееся в 18 веке. Испольщина, все же, характерна для крупных арендаторов. Тем не менее, арендатор находился в гораздо более тяжелом положении, чем цензитарий. С него в итоге взимали до двух третей урожая. Разбогатевшие арендаторы постепенно сливались с цензитариями в общую касту "землепашцев".

Тому же, кто не мог получить землю в аренду, приходилось становиться поденщиком - низшим элементом в глазах общества. Парадоксально, но материальное положение его при этом могло даже улучшиться. В отличие от Англии и Испании поденщик здесь не синоним голытьбы. у него, как правило, есть дом, садик, хлев. Большую часть оплаты он получает натурой, время от времени - несколько грошей в день. Зимой он живет в долг или в счет аванса. Поденщики составляют не менее половины крестьянского населения. Среди них могут встречаться весьма богатые личности, занимающиеся выращиванием скота или ремеслом.

Отдельная категория - это держатели упомянутых ранее земель, сохранивших статус со времен крепостничества. Хотя держатели этой земли и сохраняли статус крепостных - сервов, они были лично свободными людьми. Они не могли передавать свою землю по наследству, но обычно сеньор и так передавал ее наследнику держателя. Зато с серважа брался раз и навсегда фиксированный ценз.

Возделываемая земля – синоним пашни. Она занимает 85-95% процентов всех угодий. Хлеб – всему голова. При его выращивании применяется все тот же трехпольный (яровые, озимые, пар) или более древний двупольный севооборот. На засушливом юге и в Нормандии в общем предпочитают двуполье на севере – трехполье. Но это примерно. Двуполье легко можно встретить на Севере, а трехполье – на Юге, и уж конечно они причудливо переплетаются близ границы между ними. То есть из той трети-половины земель, что вообще обрабатываются, еще от трети до половины каждый год простаивают без пользы. И вот с такого мизера кормится все это великолепие, по которому любят вздухать духовно богатые девы и юноши.

Для вспашки применяется плуг с отвалом, который тащат четыре, шесть, восемь быков. В основном – быков. На худой конец – мулов. Лошадь на пашне еще редкий гость и теоретики-новаторы спорят, есть ли у нее преимущества перед быком. Вспахать землю сохой – это уже нечто из древней истории. Да с этим обычный крестьянин и не справится. С внедрением плуга обрабатываются преимущественно тяжелые земли. которые сохой не расковырять.

В структуре посевов главное место принадлежит злакам – около 80%. Половина отводится пшенице и ржи, другая половина – ячменю, овсу, гречихе, просу. Гречиху тогда считали злаком, «черной пшеницей». Для бедняков Нормандии и Бретани она была спасением – ее высевали после уборки пшеницы и она успевала созреть до зимы. Еще один спаситель – каштан. Бедняки делали из него муку, спасавшую их от голода – картофель останется ботанической экзотикой до самой Революции. Когда же дело доходило до желудей, это означало страшный голод. Необходимое дополнение любой злаковой диеты – бобовые. Горох, чечевица, бобы, нут были также важны, как зерно.

Но основными кормильцами людей и лошадей оставались пшеница и овес. Пшеница высевается на унавоженный и перепаханный пар, овес высевается туда, где была пшеница, а овсяное поле уходит под пар. Как легко увидеть, пшеница – главная. Поле предназначенное для нее перепахивается три, четыре, пять раз, и весь навоз предназначен для него. За его внесением тщательно следят, количество навоза и право инспекции – важный пункт соглашения между землевладельцем и арендатором. Образуется порочный круг - подавляющее превосходство пашни и пар не дают держать много скота. А мало скота дает мало навоза. Мало навоза – низкий урожай. Низкий урожай – все поля уходят под зерновые.
Круг замкнулся – из века в век французский крестьянин выбивается из сил ради очень низких урожаев.

В XII-XIII веках, в момент внедрения системы, она давала урожай сам-три. В XVI веке – сам-четыре или сам-пять. Это очень хороший показатель. Больше только в Англии – сам-шесть, да на постоянно подпитываемых осадочными породами равнинах Нидерландов – сам-одиннадцать – сам-семнадцать. Чтобы было понятней, скажем так. Урожай сам-пять – сам-шесть означал где-то 6 центнеров с гектара. Да, здесь нет ошибки. Теперь становится понятно, почему крестьянин всегда жил на грани голода?

Пытливый читатель спросит – так откуда же брались бесчисленные тягловые животные и мясо для крупных городов. Естественно, оттуда, где пшеница почти не росла. Горы, побережья, болотистые зоны. Там почти нет зерна, зато много травы. Мало людей, но много скота. Отсюда же на каждую жатву устремляется поток сезонных рабочих, без которого крестьяне хлебных областей не справятся с уборкой. Сложность системы позволяет ей устойчиво существовать и легко воспроизводиться после самых сокрушительных катастроф. Лес, пашня, пустошь – здесь нет ничего лишнего. Эта система все время живет на грани голодной смерти, и не может от нее отойти, но сама по себе она постоянно воспроизводится.

Вначале он немного позанимался устройством театра Ришелье, затем его хотели послать на мирный конгресс. Потом послали к Аррасу. Но первая серьезная работа ждала Мазарини в знакомой как свои пять пальцев Савойе. В сентябре 1640 он был послан туда, чтобы привести дела герцогства в порядок. Хотя эта работа нравилась новому агенту Ришелье, он сильно нервничал в эти девять месяцев.

Ришелье и король были больны, и находиться далеко от двора было опасно для будущего. Поэтому в мае 1641 Джулио решил, что герцогине Кристине ничто больше не угрожает, и отправился в Париж. К осени его опять начали готовить в послы мира. Урбан VIII решил, что кардинальская шляпа будет в этом деле хорошим подспорьем. 30 декабря 1641 года Джулио узнал, что он отныне кардинал Мазарини. И, естественно, поспешил первым делом поблагодарить короля. Ну и похвастаться перед двором, само собой. Увы, он невольно обманул своего святейшего благодетеля. Людовик вовсе не рвался заключить мир, совсем наоборот. Он выехал к армии и Джулио должен был сопровождать его. В пути, в Валансе, они и встретились с папским камергером. 26 февраля 1642 года Луи взял алую биретту (четырехугольная шапка с гребнями наверху и помпоном посередине) из его рук в церкви Сен-Аполлинар и возложил ее на голову Мазарини. Вот с этого момента он и приобрел то звание, под которым навечно останется в истории.

Кардинальский сан поставил нашего героя перед трудным выбором. С одной стороны, теперь он мог добраться до близкого Марселя, и сесть на корабль, плывущий в Рим. Там его ждали высокое положение, недавно купленный дворец Бентиволио, семья и уже больная мать. Всего лишь несколько дней – и он до конца дней может наслаждаться жизнью в мире, покое, богатстве и почете. От куриальных интриг его бы прикрывала французская корона, а от французских схваток за власть – папская тиара. С другой стороны, даже недолгий визит в Рим мог навсегда лишить его шанса занять место Ришелье. Первый Министр был откровенно плох, и мог умереть в любую секунду. На одной чаше весов лежали высшая власть и возможное падение, на другой – покой и золотая клетка. Мазарини решил остаться с Ришелье.

Именно в этот момент его судьба решилась окончательно. Перед самой смертью тяжелобольной кардинал был в последний раз атакован высшей знатью. Они не дотерпели буквально нескольких месяцев. Заменить Ришелье должен был фаворит короля - Анри Д'Эффиа, маркиз де Сен-Мар. Его друг, Франсуа-Огюст де Ту получил от королевы Анны кипу чистых, подписанных королем бланков. Но Австрийская играла на обе стороны. Видимо, именно она передала Ришелье копию соглашения, заключенного заговорщиками с Испанией. Сен-Мар, де Ту и Анри де Ла Тур Д’Овернь герцог де Буйон, старший брат Тюренна, были вписаны в королевские ордера на арест. Мазарини должен был отправиться к Буйону и убедить его разоружиться перед короной. Задание было смертельно опасным, поскольку Буйон, как гугенот не питал никакого пиетета перед саном кардинала, а будучи имперским князем мог в любой момент открыто перейти на сторону Испании вместе с управляемым им Седаном.
Мазарини светски разъяснил Буйону, что произошло, видимо, небольшое недоразумение. Видимо, брат победоносного Тюренна немножко запутался в статусах и границах своих обширных владений. И если он чистосердечно расскажет, как именно злодей и изменник Сен-Мар сотрудничал с врагами Франции, то ордер на арест будет аннулирован. Нет, Седан будет конфискован короной, чтобы не вводить герцога во искушение. Вот он лично, Мазарини, его и конфискует. На том и порешили. Смертный приговор Сен-Мару был фактически подписан.

Но если заговорщики и не смогли убить кардинала ножом, они убили его стрессом. Вместо того, чтобы отдыхать, Ришелье развил бурную деятельность. Он спал урывками, постоянно работал, и организм мстил гноящимися язвами, покрывшими тело, параличом правой руки, страшными головными болями. Мазарини все время работал бок о бок с Ришелье, наблюдая весь процесс управления и выполняя щекотливые и конфиденциальные поручения Первого Министра. 23 мая он засвидетельствовал большое завещание Ришелье. Но в окончательную фазу операция «Преемник» вступила в середине октября, когда Мазарини вернулся из своей миссии по конфискации Седана. Сразу же ему была поручена подготовка условий мира, работа, которую Ришелье никому не доверил бы. В это же время он дарит Мазарини аббатство Корби с годовым доходом в 50000 ливров. Преемнику Первого Министра нужно было не много, а чертовски много денег. Окончательным доказательством того, что Ришелье определился с выбором, служит его письмо от 18 ноября герцогине д’Эгийон, племяннице, той самой с кем кардинал «ел бульон». В нем Мазарини прямо именуется первым министром, и говорится, что наследовать Ришелье может только один человек, и тот – иностранец.

Но решающее слово принадлежало, конечно, Луи. Ришелье был достаточно умен, чтобы понимать – надави он на короля, и его преемник рано или поздно слетит. Поэтому он просто всячески нахваливал королю Мазарини и просил оставить всех министров на их постах. Разумеется, в этом случае они лишались шанса стать его преемниками. В любом случае, было уже слишком поздно. 4 декабря великий кардинал покинул этот бренный мир. Король не стал торопиться с назначением преемника. Мазарини было приказано пока исполнять обязанности первого министра. Что конкретно задумывал сделать Людовик, так и осталось тайной. В феврале 1643 уже самого короля скрутил давний туберкулез. Вопрос выбора первого министра потерял актуальность. На первый план вышла проблема регентства. Кандидатов была два, и ни одному Людовик не верил – ни своему брату Гастону Орлеанскому, ни Анне Австрийской. В конце концов, чтобы не нарушать традиций, регентом стала королева. Но Луи обложил ее со всех сторон. Главой семьи был назначен принц Конде, генерал-лейтенантом королевства – Гастон. Все трое должны были принимать решения только с одобрения королевского совета. Мазарини был назначен его главой. Все приходы Франции отныне переходили под его руку, и ни на одну должность королева не могла никого назначить без его согласия. Король был достаточно умен, чтобы понимать – после его смерти отстранить нового главу совета будет очень легко. Поэтому следующий ход поставил Мазарини в совершенно особое положение – он стал крестным отцом принца Людовика. Тем самым на него возлагалась обязанность заменить новому королю отца.

14 мая 1643 года король умер. Новым королем стал Людовик XIV, четырехлетний мальчик. Само собой, что вся тщательно выстроенная его отцом система сдержек и противовесов тут же обрушилась, подобно карточному домику. 18 мая Парламент Парижа, зарегистрировавший королевское завещание, единогласно проголосовал за то, чтобы исправить его. Анна получила полномочия свободно назначать и смещать министров, а также принимать решения сама, без их согласия. Но это формально, а фактически ей надо было на кого-то опереться в борьбе за власть. И кто же лучше подходил на эту роль, как не Мазарини. Возможно, многие считали, что королева первым делом избавится от него. Но вечером того же дня она объявила, что Мазарини остается в совете с рангом министра, и является его главой, когда принцы Конде и Орлеанский будут отсутствовать.

Фактически кардинал Джулио Мазарини стал Первым Министром Франции. Ему предстояло возглавлять государство долгих семнадцать лет, провести королевскую власть между Сциллой и Харибдой, выдержать войну внешнюю и гражданскую, и окончательно превратить государство в абсолютную монархию.

Разумеется, Мазарини с его жутким почерком не собирались нагружать канцелярской работой. Эта должность позволяла ему потихоньку присматриваться к тайным пружинам папской дипломатии. Джанфранческо, видимо, надеялся обратить Джулио в церковнослужители – он добыл ему место каноника с пенсией. Но молодой двадцатипятилетний модник с распущенными локонами, завитыми вверх усами и бородкой клинышком вовсе не собирался смирять свою плоть. Зато в сфере дипломатии он полностью оправдал надежды патрона. Уезжая в Рим, Сакетти передал в 1629 году Мазарини полномочия вести переговоры с командующими испанской и французской армиями, а также Савойей.

Не зная контекста, поручение может показаться мелким и рутинным. Но как раз в это время между Испанией и Францией вспыхнула война за Мантую. То есть, на самом деле Мазарини поручили отстаивать интересы Церкви на театре военных действий между сильнейшими католическими державами. В конце 1629 года скромный дворянчик без титулов и денег впервые встречается с самим королем Франции в Лионе. В завуалированной форме Луи попросил довести до папы, что пора бы сменить политику на профранцузскую. А 29 января 1630 года там же, в Лионе, состоялось самое главное в судьбе Мазарини знакомство. По дороге в Италию, к театру боевых действий, здесь остановился кардинал Ришелье.

С точки зрения Первого Министра, римлянин был шпионом, и не заслуживал большего, чем протокольный прием на десяток минут, вместе с послом Венеции. Но наш герой ухитрился удерживать внимание кардинала в течение целых двух часов. Это при том, что само его предложение о перемирии было для Ришелье абсолютно неприемлемым. От слова «совсем». Более того, Мазарини и не подумал удрученно удалиться восвояси. С января по май он шел следом за французами и настырно атаковал их просьбами заключить перемирие. Эта настойчивость вскоре окупила себя. Застрявший в Мантуе Первый Министр начал получать тревожные вести из Парижа, о том, что знать начала очередной подкоп под него. Теперь перемирие становилось не досадной помехой, а шансом успеть справиться с делом. Ришелье начал интересоваться, когда же возвратится Мазарини.

2 августа 1630 года тот явился на аудиенцию. Сначала Ришелье продемонстрировал свой фирменный приступ бешенства, но, увидев, что итальянец не испугался, принес извинения и попросил его продолжать переговорный процесс.

На самом деле Ришелье сделал ход конем. Пока Мазарини продолжал гнуть свою линию и уговаривать командующих армиями, французский агент прибыл на рейхстаг в Регенсбурге, где без особого труда и добился заключения выгодного для Франции мирного договора. Другой бы пришел в отчаяние, но наш ловкач даже свое поражение обратил в победу. 26 октября пришло известие о мирном договоре. Мазарине тут же добился от испанцев снятия осады и помчался на полном скаку к французам, крича «Мир! Мир!». После короткой прочувствованной речи французы и испанцы начали обниматься. Ришелье оценил, с каким искусством Мазарини сделал себя чуть ли не главным миротворцем. Он послал ему поздравления и приказал разместить в газетах гравюру с всадником, размахивающим пергаментом. Так началась эпопея по привлечению Мазарини в Париж.

Первый визит в город, с которым его свяжет судьба, Джулио предпринял уже в январе 1631 года. Успешно справившийся с происками врагов Ришелье отказался ратифицировать мирный договор, и задачей Мазарини было прозондировать почву и поработать в направлении нового мирного договора. Миссия длилась три месяца, в течение которых министры Франции усердно облизывали со всех сторон этого странного итальяшку без определенного рода занятий. Их начальник уже начал просить лично у Урбана VIII назначить Мазарини папским нунцием в Париже и отдал приказ французскому послу в Риме всячески работать над этим назначением. То есть, ставить на Мазарини по-крупному Ришелье начал еще за десять лет до операции «Преемник».