![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Крупнейшие русские помещики
Jul. 30th, 2013 08:59 amСогласно Редакционной комиссии (занимавшейся подготовкой отмены крепостного права).
( Read more... )
( Read more... )
Образование чиновников в 19 веке.
Aug. 21st, 2012 06:20 pmНапоминаю, здесь идет прямой текст из Зайончковского.
Обратимся к вопросу об образовательном цензе. В начале века уровень образования чиновников был крайне низким, что прежде всего являлось следствием отсутствия сети учебных заведений. Только в 1804 г. была создана система высших, средних и низших учебных заведений: университеты, губернские гимназии и уездные училища. Основным видом образования было домашнее, весьма и весьма разнообразное, в большинстве своем сводящееся к знанию грамматики и четырех правил арифметики.
( Read more... )
Обратимся к вопросу об образовательном цензе. В начале века уровень образования чиновников был крайне низким, что прежде всего являлось следствием отсутствия сети учебных заведений. Только в 1804 г. была создана система высших, средних и низших учебных заведений: университеты, губернские гимназии и уездные училища. Основным видом образования было домашнее, весьма и весьма разнообразное, в большинстве своем сводящееся к знанию грамматики и четырех правил арифметики.
( Read more... )
Распутин невымышленный - 2.
Aug. 20th, 2012 05:15 pmИтак, разберемся, каков же в действительности был механизм влияния Распутина на августейшее семейство.
Отношение царя к Распутину явно отличалось от отношения жены, было гораздо более сдержанным и временами, как видно из переписки, даже скептическим. Очень верно и точно различие в отношении супругов к разного рода юродивым и псевдосвятым вообще, к Распутину в частности, выразил Шавельский. «Если, — писал он, — разные «блаженные», юродивые и другие «прозорливцы» для императрицы были необходимы, то для него они не были лишни. Императрица не могла жить без них, он к ним скоро привыкал. Скоро он привык и к Распутину».
Французский посол Морис Палеолог отвечал на этот вопрос примерно также. «Имеет ли Распутин такую же власть над императором, как над императрицей?» — «Нет, и разница ощутительна», особенно тогда, когда «старец» вмешивается в политику. «Тогда Николай II облекается в молчание и осторожность, он избегает затруднительных вопросов; он откладывает решительные ответы, во всяком случае он подчиняется после большой внутренней борьбы, в которой его прирожденный ум очень часто одерживает верх. Но в отношении моральном и религиозном император глубочайшим образом подчиняется влиянию Распутина».
Родзянко, в свою очередь, настаивал на том, что, хотя императрица сумела расположить царя к Распутину и внушить доверие к нему, он, Родзянко, «на основании личного опыта» положительно утверждает, что «в тайниках души императора Николая II до последних дней его царствования все же шевелилось мучительное сомнение».
Если это так, то с полной очевидностью следует, что сам Распутин без царицы не мог бы иметь сколько-нибудь существенного влияния на политику Николая II. Более того, весьма сомнительно, чтобы он вообще мог уцелеть в качестве очередного «блаженного» при дворе при его наклонностях и образе жизни: царь под соответствующим давлением, о котором уже говорилось, не задумываясь, выдал бы его Джунковскому или Самарину и испытал бы при этом, вероятно, немалое облегчение. Николай, как мы видим, отлично понимал, да и императрица этого не только не скрывала, но ежеминутно подчеркивала, что ее советы и указания — это советы и указания «Друга».
Таким образом, все упиралось в царицу, и недаром те из окружения царя, которые были противниками Распутина, решение проблемы видели в той или иной форме изоляций царя от его жены. Наиболее модной в этих кругах была мысль о заточении царицы в монастырь.
Чем объяснить причины и силу влияния «старца» на императрицу, а ее — на последнего российского самодержца? Наблюдатели, и из числа тех, которых мы цитировали, и другие, объясняли неспособность Николая противостоять напору истеричной супруги любовью к ней и бесхарактерностью.
Источник всепоглощающего влияния Распутина на царицу свидетели и современники усматривали в ее экзальтированном истерическом характере, который обусловливал также и ее мистицизм. Так, один из них писал: «Но тут возникает перед нами непонятный вопрос: как могло случиться, что иностранная принцесса, родившаяся в культурной западноевропейской среде и воспитанная при английском дворе в духе позитивизма и реализма, подпала под неограниченное влияние некультурного мужика, очутилась в таком мраке мистицизма и стала исповедовать столь отсталые взгляды на государственное правление?» Ответ был следующим: экзальтация и болезненная психика.
Умело используя это, Распутин, по всеобщему мнению, внушил ей мысль, ставшую для нее отправной точкой всех ее суждений и поступков: пока он, Распутин, будет при дворе, будет, во-первых, жив наследник и, во-вторых, царь сохранит свой престол. В противном случае царевич умрет, а Николай II лишится трона. Тем самым все якобы сводится к тому, что отношение императрицы к «старцу» покоилось исключительно на чувстве, ее преданность ему была чисто эмоциональной, без участия разума, потому абсолютной и слепой. Иными словами, вера царицы в Распутина не имеет никакого объективного обоснования, она от начала до конца субъективна и, следовательно, случайна.
Но во всех письмах царицы августейшему супругу, в числе приводимых ею аргументов о необходимости следовать указаниям «старца», повторяющихся десятки раз, нет ни одной ссылки на болезнь наследника. Точно так же не выдерживает проверки фактами тезис о том, что вера царицы в Распутина была слепой, в частности утверждение, что она не верила никаким фактам о его образе жизни и неблаговидных проделках, как бы они ни были бесспорны. В действительности вера была не столь слепой, как считали современники.
Шавельский в своих воспоминаниях приводит одну очень любопытную деталь, которую он со свойственной ему проницательностью совершенно точно истолковал. У царицы имелась книга «Юродивые святые русской церкви» с ее собственноручными отметками в тех местах, где говорилось, что у некоторых святых юродство проявлялось в форме половой распущенности. «Дальнейшие комментарии, — заключал по этому поводу автор, — излишни». Иными словами, царица только делала вид, что не верит обвинениям Распутина в разврате, на самом деле она вполне допускала такую возможность.
Не было для нее секретом и пьянство Распутина. Тот же Шавельский со слов духовника царицы Васильева описал безобразную сцену, когда распоясавшийся «старец» в присутствии «Аннушки» и своей августейшей покровительницы с вызовом, бросанием бутылок и прочим пил .стакан за стаканом, бормоча при этом заплетающимся языком (царица отреагировала на эту выходку тем, что, коленопреклоненная, положила «старцу» голову на колени): «Слышь! Напиши папаше, что я пьянствую и развратничаю, развратничаю и пьянствую». Спустя годы Шавельский прочитал, что по поводу этого вечера 5 ноября 1916 г. царица написала «папаше»: «Только что видела нашего Друга — скажи ему по-хорошему привет. Он был очень весел после обеда в трапезе, но не был пьян».
В той же переписке мы находим указание, что для императрицы Не были секретом и нечистоплотные деловые связи «Друга». В письме от 26 сентября 1916 г. она просит царя, чтобы известного своими противозаконными махинациями банкира Рубинштейна, арестованного военными властями, «без шума» выслали в Сибирь, так как его арест совершен «в надежде найти улики против нашего Друга». Конечно, оправдывала она свою просьбу, за ним «водятся грязные денежные дела, но не за ним же одним». Вместо Сибири Рубинштейн благодаря хлопотам того же Распутина попадает в Псков, а спустя месяц императрица уже просит супруга приказать перевести его из Пскова в ведение Министерства внутренних дел. Таковы факты.
Показательно, что те же Гурко, Шавельский и т. д., писавшие о громадности влияния Распутина, отчетливо понимали, что корни этого влияния гораздо глубже, чем личные особенности царской четы и самого «старца», что сами по себе вне условий, породивших Распутина и «распутинщину», эти особенности никогда бы не дали такого результата. Эти условия, по их мнению, коренились в порочности высшего общества.
Сановники, указывал Шавельский, в душе «ненавидели и презирали грязного мужика», но в то же время «раболепствовали перед Распутиным,; спешно исполняли его требования, воскуривали перед ним фимиам исключительно по низким побуждениям», тем самым сами же вместе с аристократией закрепляли его славу Распутин, писал другой очевидец, Джунковский, «пользовался своим влиянием и постоянно вмешивался в вопросы о назначениях даже на высшие должности. Но в этом его винить нельзя было, само общество потакало ему в этом, поощряло его; было очень много лиц, занимавших очень высокие посты, которые считали за честь близкое знакомство с Распутиным, поэтому, конечно, он привык, что ему все позволено. Сделавши волшебную карьеру, взобравшись на высоту, этот темный сибирский крестьянин увидел вокруг себя такой разгул низости, такое пресмыкательство, которые не могли не вызвать в нем ничего другого, как презрение и поведение его и «вольное» обращение с поклонницами, и небрежительное с пресмыкающимися перед ним, хотевшим сделать карьеру, вполне понятно». К сожалению, сокрушался Джунковский, и «мой министр» (т.е. Маклаков) в отношении Распутина «не был совершенно безупречен».
Квартира Распутина, свидетельствовал французский посол, «день и ночь осаждалась просителями — генералами и чиновниками, архиереями и архимандритами, статскими советниками и сенаторами, адвокатами и камергерами, статс-дамами и светскими женщинами. Это было непрерывное шествие».
Родзянко твердо верил: «Если бы высшие слои русского общества дружно сплотились и верховная власть встретила серьезное, упорное сопротивление», убедилась бы, «что мнение о Распутине одинаковое у всех, что ей не на кого опираться, то от Распутина и его клики не осталось бы и следа».
Веру царицы в Распутина поддерживала окружающая среда, решительно заявлял Гурко. «Хвостовы, Штюрмеры, Белецкие и многие другие» отлично понимали, какой вред наносит Распутин, «тем не менее поддерживали его престиж в глазах царицы». Не кто иной, как сам митрополит Питирим, относился к «старцу» с величайшим почтением. «Не подлежит сомнению, — заключал автор, — что если бы та среда, из которой черпались высшие должностные лица, не выделила такого множества людей, готовых ради карьеры на любую подлость вплоть до искательства у пьяного безграмотного мужичонки покровительства, Распутин никогда бы не приобрел того значения, которого, увы, он достиг».
«Больное время и прогнившая часть общества, — обобщал Шавельский, — помогли ему (Распутину) подняться на головокружительную высоту, чтобы затем низвергнуться в пропасть; в известном отношении увлечь за собой Россию».
Как бы ни были верны эти заключения, они не составляют всей правды, а являются только гранью ее.
Политическое мировоззрение царя и царицы находилось в противоречии с окружавшей их действительностью. Оно у обоих было совершенно одинаковым и очень простым: царская власть была и должна оставаться самодержавной и неограниченной, власть царя в России обусловлена, органична и необходима именно в силу народной любви.
Без учета этой исходной посылки невозможно правильно понять и оценить политику царизма в последние годы его существования. Вера в то, что народ (и особенно армия) обожает своего монарха именно за то, что он монарх неограниченный и самодержавный, была у царской четы тем сильнее, чем меньше для этого имелось оснований. Эта вера была совершенно иллюзорной, ничего общего с действительностью не имевшей.
Мосолов в этой связи писал: «Царь был убежден, что народ его искренне любит, а что вся крамола — наносное явление, явившееся следствием пропаганды властолюбивой интеллигенции». Народ, по мнению царя, еще не достиг гражданской и политической зрелости, ему нельзя предоставлять полную самостоятельности, потому что он сразу подпадает под пагубное влияние той же зловредной интеллигенции. Отсюда стремление царя ко всему «народному», вернее, к псевдонародному, попытки непосредственного с ним общения. «Государь, — указывал тот же автор, — не пропускал ни одной волости, чтобы не поговорить хотя бы с двумя-тремя крестьянами». Вопрос о том, как обойти «средостение» между троном и народом, т. е. допрос о непосредственном, без чиновников, общении с ним, постоянно занимал мысль царя. «Главную надежду на сближение с массами государь, безусловно, возлагал на непосредственную встречу с ними, будь то в войсках или среди крестьянства».
«Народный» стиль Николай II не только насаждал в собственном быту но и пытался распространить на государственные учреждения. Он надевал дома красные крестьянские рубахи и дал их под мундир стрелкам императорской фамилии, возник даже грандиозный проект замены придворных мундиров боярскими костюмами времен Алексея Михайловича. Одному из художников было поручено изготовить соответствующие эскизы. От затеи отказались только потому, что ее осуществление потребовало огромных затрат. Царь был большим приверженцем чистоты русского языка и не любил употребления иностранных слов в официальных документах. «Я, — жаловался он Мосолову, — подчеркиваю красным карандашом все иностранные слова в докладах (министров). Только Министерство иностранных дел совершенно не поддается воздействию и продолжает быть неисправимым».
«Народность» царя была так велика, что даже сделала неприемлемым для него Петра I. «Конечно,— говорил он,— я признаю много заслуг за моим знаменитым предком, но сознаюсь, что был бы неискренен, ежели бы вторил Вашим (Мосолова) восторгам. Это предок, которого менее других люблю за его увлечения западной культурой и попирание всех чисто русских обычаев. Нельзя насаживать чужое сразу, без переработки». «Это антипатия к великому реформатору, — добавлял автор от себя, — гнездилась в природе царя».
Точно такого же взгляда на царскую власть и русский народ придерживалась и царица. «Не подлежит сомнению, — писал Гурко, — что уверенность Императрицы в незыблемой прочности самодержавного строя в России построена была на убеждении, что простой народ, русское крестьянство обожают своего монарха».
Разуверить царскую чету в этой слепой и попросту глупой вере не могли никакие факты, никакие предостережения самых преданных и пользующихся их доверием людей. Даже когда до революции оставались считанные дни и земля горела под ногами, Николай II и его супруга считали, что все ошибаются, все обойдется, потому что народ и армия за них. Они считали, свидетельствует Спиридович, что против государя и режима идут только Гос[ударственная] дума, интеллигенция, но что весь простой народ горой стоит за государя и что, самое главное, за государя горой стоит его армия с высшим командным составом».
Флигель-адъютант царя А. А. Мордвинов следующим образом передает настроение своего высокого патрона. Ему предъявляли требования от имени всенародных избранников, а «он чувствовал, что две трети его подданных об этих требованиях не только мало знают, их не понимают, но и всякое уменьшение его власти будут считать преступлением по отношению к нему и к народу».
Естественно, у всех этих свидетелей должен был возникнуть вопрос о причинах столь безоглядного, упорства.
Идея о неограниченности царской власти, по мнению Гурко, была внушена царю Д. С. Сипягиным и князем В. П. Мещерским. Первый, указывал Гурко, отличался ограниченностью, второй — «раболепной подлостью». Помимо традиционного воспитания в духе уваровской формулы «народной» ориентации царя способствовало и унаследованное им от своего предка Александра I «византийcтво», связанное с недоверием к ближайшему окружению — великокняжеской и правительственно-бюрократической среде, и обусловленный этим недоверием курс на самоизоляцию, замыкание в узком кругу пользующихся доверием лиц. Следствием этого явилось стремление найти опору в «преданных» народных массах.
Итак, круг замкнулся. Оторванная от реальной жизни, существующая в мире политических иллюзий, царская чета неминуемо отторгала любого честного служаку или бюрократа, хотя бы попытавшегося вернуть их к реальности. Они не доверяли министрам, не доверяли генералам, не доверяли царской фамилии. По сути, царь, царица и их дети оказались в полной изоляции. И им были нужны, просто необходимы люди, которые бы "искренне" разделяли бы с ними их узкий фантастический мирок. И Распутин с Вырубовой ловко заняли пустующую нишу. Специфический облик Распутина обусловлен религиозной экзальтированностью царицы и псевдонародностью царя. Будь их предпочтения другими, "Распутин" мог бы ходить в пиджаке и изъясняться на десяти языках, или быть художником, или повесой... но одно осталось бы неизменным - так или иначе это был бы человек, поддакивающий убеждениям августейшей четы, и использующий их к личной выгоде.
Современники рисуют Распутина человеком, очень хорошо понимавшим психологию царицы, человеком, внешняя грубость и бесцеремонность которого были всегда очень точно взвешены и основывались на тонком знании того факта, что его покровительница жаждала в своем своеобразном понимании «простоты и народности». Обращаясь к ней и ее супругу на «ты», называя их «мамашей» и «папашей», Распутин демонстрировал не только грубость и неотесанность, но и подлинный ум человека, понимавшего своих августейших покровителей (а потому в глубине души и презиравшего их, в первую голову царя).
Там, где дело касалось политики и назначений на высшие должности, тактика Распутина была совершенно иной. «Надо... признать, — писал по этому поводу Гурко, — что Распутин, проводя своего кандидата, сперва тщательно старался выяснить степень приемлемости его самой государыне и лиц ей неугодных поддерживать не решался». И вот тут-то выступал «непременный посредник» — Вырубова. Лишь тогда, узнав, что Вырубова убедила царицу, «старец» высказывался открыто. «Таким образом, Распутин, — делал вывод автор, — действует только наверняка, хорошо понимая, что если его указание хотя бы однажды будет отвергнуто, он утратит значение оракула, советы коего обязательны». «Без ее (Вырубовой) непосредственного участия и деятельной помощи Распутин, невзирая на все свое влияние, достичь ничего не мог». Непосредственные сношения с царицей «были чрезвычайно редки» — «старец» тонко понимал, что частое общение, только ослабит или уничтожит его авторитет.
Представляется весьма сомнительным, указывал автор в другом месте, чтобы Распутин, «невзирая на все свое влияние», мог бы «заставить царицу отказаться от осуществления какого-либо намерения, которое она горячо желала бы исполнить».
Основной вывод Гурко относительно воздействия «старца» на императрицу сводился к следующему; «Влияние Распутина на царицу в вопросах государственных построено было главным образом на том, что и он и его клика умела внушить Александре Федоровне сознание, что она одна способна отстоять самодержавную власть русского царя, которую сама, по всей вероятности, этого не сознавая, она стремилась фактически присвоить себе». Он и Вырубова стремились так подсказать eй своих кандидатов в. министры, как будто это ее собственные кандидатуры.
Одна из «распутинок» баронесса Икскуль-Гильденбанд также указывала, что Распутин «очень оберегал свое влияние, боясь его утратить, и уклонялся от просьб, в которых он лично не был заинтересован по той или другой причине». Он предпочитал, не утруждая высочайших и эксплуатируя свою репутацию всемогущего, обращаться непосредственно к «министрам», хорошо зная, что ни один из них не захочет сделаться его врагом. В качестве примера она приводит рассказ журналиста Г.П. Сазонова, большого друга и поклонника Распутина, о его попытках при помощи «старца» вернуть к власти Витте, которого сам Распутин очень уважал и ценил, но которого ненавидел царь. Сазонов не раз заводил с Распутиным разговор в пользу опального сановника. Последний «утверждал, что часто говорил о нем с государем. и «мамашей», но не мог превзойти их недоброжелательство к С.Ю. Витте. Но особенно и не настаивал, в чем, впрочем?, он сознавался в интимном кружке. Как всегдашен боялся настаивать на том, что было неприятно государю и государыне».
На тот же пример с Витте ссылается и Гурко.
Эту же тему очень охотно развивал и флигель-адъютант царя Мордвинов. Да, признает он, Распутин влиял на царицу, а та — на царя, но «только тогда эти настояния могли иметь видимый успех, когда они совпадали с давно продуманными, без всякого распутинского влияния, с личными мнениями государя... Государь, повторяю это слово настойчиво, не любил, чтобы им руководили другие, в особенности когда он знал, что об этих воображаемых влияниях говорят»: «Он соглашался только с теми мнениями (царицы), — писал Мордвинов в другом месте, — которые не противоречили его собственным».
Положение любого фаворита при любом дворе, как бы оно ни было прочно на данный момент, перманентно находится под угрозой. С одной стороны, он полностью зависит от благорасположения монарха, привязанности которого в зависимости от каприза или давления могут измениться в любую минуту; с другой — фаворит всегда предмет величайшей зависти конкурентов или враждебной клики, интригующих против него. Поэтому он постоянно должен, быть начеку, проявлять осторожность и гибкость. И несомненно, главное его тактическое орудие — всегда «искусно вторить отзывам царя и царицы о намечаемых ими кандидатах», хотя на самом деле эти кандидатуры подсказаны им. В этом и состоит искусство фаворита — не только не задеть самолюбия своего высокого патрона, но и представить его в собственных глазах в самом выгодном свете. Царские, королевские, шахские и прочие фавориты всех времен и народов вели себя именно так, как вел себя Распутин.
Объяви себя Распутин сторонником ответственного перед Думой министерства, и его судьба при дворе решилась бы очень быстро, несмотря на «святость», умение лечить наследника и т. п. Это не только верно по отношению к «старцу», но в полной мере приложимо и к самой императрице. Ее политическое воздействие на супруга кончилось бы в тот момент, когда она предложила бы, скажем, на пост премьера вместо Штюрмера Милюкова, и никакая любовь царя к ней, как и его слабоволие, ей бы не помогли.
В итоге мы приходим к парадоксальному выводу. Сам по себе Распутин является самым обыкновенным фаворитом, чье правление было весьма кратковременным, но, поскольку оно пришлось на самый конец монархии, и оказалось тесно связано с именем царицы, было несказанно преувеличено впоследствии.
Попытки объяснить падение монархии "роковым" влиянием Распутина на "слабовольных" царя и царицу не выдерживают критики. Распутин - всего навсего необходимое порождение разлагающегося режима, замкнувшегося в мире иллюзий, и полностью потерявшего контроль над ходом событий.
Его короткое правление есть последняя отчаянная попытка царя и царицы, потерявших доверие ко всем и вся, взять управление страной непосредственно в свои руки. Попытки, логично завершившейся революцией.
Отношение царя к Распутину явно отличалось от отношения жены, было гораздо более сдержанным и временами, как видно из переписки, даже скептическим. Очень верно и точно различие в отношении супругов к разного рода юродивым и псевдосвятым вообще, к Распутину в частности, выразил Шавельский. «Если, — писал он, — разные «блаженные», юродивые и другие «прозорливцы» для императрицы были необходимы, то для него они не были лишни. Императрица не могла жить без них, он к ним скоро привыкал. Скоро он привык и к Распутину».
Французский посол Морис Палеолог отвечал на этот вопрос примерно также. «Имеет ли Распутин такую же власть над императором, как над императрицей?» — «Нет, и разница ощутительна», особенно тогда, когда «старец» вмешивается в политику. «Тогда Николай II облекается в молчание и осторожность, он избегает затруднительных вопросов; он откладывает решительные ответы, во всяком случае он подчиняется после большой внутренней борьбы, в которой его прирожденный ум очень часто одерживает верх. Но в отношении моральном и религиозном император глубочайшим образом подчиняется влиянию Распутина».
Родзянко, в свою очередь, настаивал на том, что, хотя императрица сумела расположить царя к Распутину и внушить доверие к нему, он, Родзянко, «на основании личного опыта» положительно утверждает, что «в тайниках души императора Николая II до последних дней его царствования все же шевелилось мучительное сомнение».
Если это так, то с полной очевидностью следует, что сам Распутин без царицы не мог бы иметь сколько-нибудь существенного влияния на политику Николая II. Более того, весьма сомнительно, чтобы он вообще мог уцелеть в качестве очередного «блаженного» при дворе при его наклонностях и образе жизни: царь под соответствующим давлением, о котором уже говорилось, не задумываясь, выдал бы его Джунковскому или Самарину и испытал бы при этом, вероятно, немалое облегчение. Николай, как мы видим, отлично понимал, да и императрица этого не только не скрывала, но ежеминутно подчеркивала, что ее советы и указания — это советы и указания «Друга».
Таким образом, все упиралось в царицу, и недаром те из окружения царя, которые были противниками Распутина, решение проблемы видели в той или иной форме изоляций царя от его жены. Наиболее модной в этих кругах была мысль о заточении царицы в монастырь.
Чем объяснить причины и силу влияния «старца» на императрицу, а ее — на последнего российского самодержца? Наблюдатели, и из числа тех, которых мы цитировали, и другие, объясняли неспособность Николая противостоять напору истеричной супруги любовью к ней и бесхарактерностью.
Источник всепоглощающего влияния Распутина на царицу свидетели и современники усматривали в ее экзальтированном истерическом характере, который обусловливал также и ее мистицизм. Так, один из них писал: «Но тут возникает перед нами непонятный вопрос: как могло случиться, что иностранная принцесса, родившаяся в культурной западноевропейской среде и воспитанная при английском дворе в духе позитивизма и реализма, подпала под неограниченное влияние некультурного мужика, очутилась в таком мраке мистицизма и стала исповедовать столь отсталые взгляды на государственное правление?» Ответ был следующим: экзальтация и болезненная психика.
Умело используя это, Распутин, по всеобщему мнению, внушил ей мысль, ставшую для нее отправной точкой всех ее суждений и поступков: пока он, Распутин, будет при дворе, будет, во-первых, жив наследник и, во-вторых, царь сохранит свой престол. В противном случае царевич умрет, а Николай II лишится трона. Тем самым все якобы сводится к тому, что отношение императрицы к «старцу» покоилось исключительно на чувстве, ее преданность ему была чисто эмоциональной, без участия разума, потому абсолютной и слепой. Иными словами, вера царицы в Распутина не имеет никакого объективного обоснования, она от начала до конца субъективна и, следовательно, случайна.
Но во всех письмах царицы августейшему супругу, в числе приводимых ею аргументов о необходимости следовать указаниям «старца», повторяющихся десятки раз, нет ни одной ссылки на болезнь наследника. Точно так же не выдерживает проверки фактами тезис о том, что вера царицы в Распутина была слепой, в частности утверждение, что она не верила никаким фактам о его образе жизни и неблаговидных проделках, как бы они ни были бесспорны. В действительности вера была не столь слепой, как считали современники.
Шавельский в своих воспоминаниях приводит одну очень любопытную деталь, которую он со свойственной ему проницательностью совершенно точно истолковал. У царицы имелась книга «Юродивые святые русской церкви» с ее собственноручными отметками в тех местах, где говорилось, что у некоторых святых юродство проявлялось в форме половой распущенности. «Дальнейшие комментарии, — заключал по этому поводу автор, — излишни». Иными словами, царица только делала вид, что не верит обвинениям Распутина в разврате, на самом деле она вполне допускала такую возможность.
Не было для нее секретом и пьянство Распутина. Тот же Шавельский со слов духовника царицы Васильева описал безобразную сцену, когда распоясавшийся «старец» в присутствии «Аннушки» и своей августейшей покровительницы с вызовом, бросанием бутылок и прочим пил .стакан за стаканом, бормоча при этом заплетающимся языком (царица отреагировала на эту выходку тем, что, коленопреклоненная, положила «старцу» голову на колени): «Слышь! Напиши папаше, что я пьянствую и развратничаю, развратничаю и пьянствую». Спустя годы Шавельский прочитал, что по поводу этого вечера 5 ноября 1916 г. царица написала «папаше»: «Только что видела нашего Друга — скажи ему по-хорошему привет. Он был очень весел после обеда в трапезе, но не был пьян».
В той же переписке мы находим указание, что для императрицы Не были секретом и нечистоплотные деловые связи «Друга». В письме от 26 сентября 1916 г. она просит царя, чтобы известного своими противозаконными махинациями банкира Рубинштейна, арестованного военными властями, «без шума» выслали в Сибирь, так как его арест совершен «в надежде найти улики против нашего Друга». Конечно, оправдывала она свою просьбу, за ним «водятся грязные денежные дела, но не за ним же одним». Вместо Сибири Рубинштейн благодаря хлопотам того же Распутина попадает в Псков, а спустя месяц императрица уже просит супруга приказать перевести его из Пскова в ведение Министерства внутренних дел. Таковы факты.
Показательно, что те же Гурко, Шавельский и т. д., писавшие о громадности влияния Распутина, отчетливо понимали, что корни этого влияния гораздо глубже, чем личные особенности царской четы и самого «старца», что сами по себе вне условий, породивших Распутина и «распутинщину», эти особенности никогда бы не дали такого результата. Эти условия, по их мнению, коренились в порочности высшего общества.
Сановники, указывал Шавельский, в душе «ненавидели и презирали грязного мужика», но в то же время «раболепствовали перед Распутиным,; спешно исполняли его требования, воскуривали перед ним фимиам исключительно по низким побуждениям», тем самым сами же вместе с аристократией закрепляли его славу Распутин, писал другой очевидец, Джунковский, «пользовался своим влиянием и постоянно вмешивался в вопросы о назначениях даже на высшие должности. Но в этом его винить нельзя было, само общество потакало ему в этом, поощряло его; было очень много лиц, занимавших очень высокие посты, которые считали за честь близкое знакомство с Распутиным, поэтому, конечно, он привык, что ему все позволено. Сделавши волшебную карьеру, взобравшись на высоту, этот темный сибирский крестьянин увидел вокруг себя такой разгул низости, такое пресмыкательство, которые не могли не вызвать в нем ничего другого, как презрение и поведение его и «вольное» обращение с поклонницами, и небрежительное с пресмыкающимися перед ним, хотевшим сделать карьеру, вполне понятно». К сожалению, сокрушался Джунковский, и «мой министр» (т.е. Маклаков) в отношении Распутина «не был совершенно безупречен».
Квартира Распутина, свидетельствовал французский посол, «день и ночь осаждалась просителями — генералами и чиновниками, архиереями и архимандритами, статскими советниками и сенаторами, адвокатами и камергерами, статс-дамами и светскими женщинами. Это было непрерывное шествие».
Родзянко твердо верил: «Если бы высшие слои русского общества дружно сплотились и верховная власть встретила серьезное, упорное сопротивление», убедилась бы, «что мнение о Распутине одинаковое у всех, что ей не на кого опираться, то от Распутина и его клики не осталось бы и следа».
Веру царицы в Распутина поддерживала окружающая среда, решительно заявлял Гурко. «Хвостовы, Штюрмеры, Белецкие и многие другие» отлично понимали, какой вред наносит Распутин, «тем не менее поддерживали его престиж в глазах царицы». Не кто иной, как сам митрополит Питирим, относился к «старцу» с величайшим почтением. «Не подлежит сомнению, — заключал автор, — что если бы та среда, из которой черпались высшие должностные лица, не выделила такого множества людей, готовых ради карьеры на любую подлость вплоть до искательства у пьяного безграмотного мужичонки покровительства, Распутин никогда бы не приобрел того значения, которого, увы, он достиг».
«Больное время и прогнившая часть общества, — обобщал Шавельский, — помогли ему (Распутину) подняться на головокружительную высоту, чтобы затем низвергнуться в пропасть; в известном отношении увлечь за собой Россию».
Как бы ни были верны эти заключения, они не составляют всей правды, а являются только гранью ее.
Политическое мировоззрение царя и царицы находилось в противоречии с окружавшей их действительностью. Оно у обоих было совершенно одинаковым и очень простым: царская власть была и должна оставаться самодержавной и неограниченной, власть царя в России обусловлена, органична и необходима именно в силу народной любви.
Без учета этой исходной посылки невозможно правильно понять и оценить политику царизма в последние годы его существования. Вера в то, что народ (и особенно армия) обожает своего монарха именно за то, что он монарх неограниченный и самодержавный, была у царской четы тем сильнее, чем меньше для этого имелось оснований. Эта вера была совершенно иллюзорной, ничего общего с действительностью не имевшей.
Мосолов в этой связи писал: «Царь был убежден, что народ его искренне любит, а что вся крамола — наносное явление, явившееся следствием пропаганды властолюбивой интеллигенции». Народ, по мнению царя, еще не достиг гражданской и политической зрелости, ему нельзя предоставлять полную самостоятельности, потому что он сразу подпадает под пагубное влияние той же зловредной интеллигенции. Отсюда стремление царя ко всему «народному», вернее, к псевдонародному, попытки непосредственного с ним общения. «Государь, — указывал тот же автор, — не пропускал ни одной волости, чтобы не поговорить хотя бы с двумя-тремя крестьянами». Вопрос о том, как обойти «средостение» между троном и народом, т. е. допрос о непосредственном, без чиновников, общении с ним, постоянно занимал мысль царя. «Главную надежду на сближение с массами государь, безусловно, возлагал на непосредственную встречу с ними, будь то в войсках или среди крестьянства».
«Народный» стиль Николай II не только насаждал в собственном быту но и пытался распространить на государственные учреждения. Он надевал дома красные крестьянские рубахи и дал их под мундир стрелкам императорской фамилии, возник даже грандиозный проект замены придворных мундиров боярскими костюмами времен Алексея Михайловича. Одному из художников было поручено изготовить соответствующие эскизы. От затеи отказались только потому, что ее осуществление потребовало огромных затрат. Царь был большим приверженцем чистоты русского языка и не любил употребления иностранных слов в официальных документах. «Я, — жаловался он Мосолову, — подчеркиваю красным карандашом все иностранные слова в докладах (министров). Только Министерство иностранных дел совершенно не поддается воздействию и продолжает быть неисправимым».
«Народность» царя была так велика, что даже сделала неприемлемым для него Петра I. «Конечно,— говорил он,— я признаю много заслуг за моим знаменитым предком, но сознаюсь, что был бы неискренен, ежели бы вторил Вашим (Мосолова) восторгам. Это предок, которого менее других люблю за его увлечения западной культурой и попирание всех чисто русских обычаев. Нельзя насаживать чужое сразу, без переработки». «Это антипатия к великому реформатору, — добавлял автор от себя, — гнездилась в природе царя».
Точно такого же взгляда на царскую власть и русский народ придерживалась и царица. «Не подлежит сомнению, — писал Гурко, — что уверенность Императрицы в незыблемой прочности самодержавного строя в России построена была на убеждении, что простой народ, русское крестьянство обожают своего монарха».
Разуверить царскую чету в этой слепой и попросту глупой вере не могли никакие факты, никакие предостережения самых преданных и пользующихся их доверием людей. Даже когда до революции оставались считанные дни и земля горела под ногами, Николай II и его супруга считали, что все ошибаются, все обойдется, потому что народ и армия за них. Они считали, свидетельствует Спиридович, что против государя и режима идут только Гос[ударственная] дума, интеллигенция, но что весь простой народ горой стоит за государя и что, самое главное, за государя горой стоит его армия с высшим командным составом».
Флигель-адъютант царя А. А. Мордвинов следующим образом передает настроение своего высокого патрона. Ему предъявляли требования от имени всенародных избранников, а «он чувствовал, что две трети его подданных об этих требованиях не только мало знают, их не понимают, но и всякое уменьшение его власти будут считать преступлением по отношению к нему и к народу».
Естественно, у всех этих свидетелей должен был возникнуть вопрос о причинах столь безоглядного, упорства.
Идея о неограниченности царской власти, по мнению Гурко, была внушена царю Д. С. Сипягиным и князем В. П. Мещерским. Первый, указывал Гурко, отличался ограниченностью, второй — «раболепной подлостью». Помимо традиционного воспитания в духе уваровской формулы «народной» ориентации царя способствовало и унаследованное им от своего предка Александра I «византийcтво», связанное с недоверием к ближайшему окружению — великокняжеской и правительственно-бюрократической среде, и обусловленный этим недоверием курс на самоизоляцию, замыкание в узком кругу пользующихся доверием лиц. Следствием этого явилось стремление найти опору в «преданных» народных массах.
Итак, круг замкнулся. Оторванная от реальной жизни, существующая в мире политических иллюзий, царская чета неминуемо отторгала любого честного служаку или бюрократа, хотя бы попытавшегося вернуть их к реальности. Они не доверяли министрам, не доверяли генералам, не доверяли царской фамилии. По сути, царь, царица и их дети оказались в полной изоляции. И им были нужны, просто необходимы люди, которые бы "искренне" разделяли бы с ними их узкий фантастический мирок. И Распутин с Вырубовой ловко заняли пустующую нишу. Специфический облик Распутина обусловлен религиозной экзальтированностью царицы и псевдонародностью царя. Будь их предпочтения другими, "Распутин" мог бы ходить в пиджаке и изъясняться на десяти языках, или быть художником, или повесой... но одно осталось бы неизменным - так или иначе это был бы человек, поддакивающий убеждениям августейшей четы, и использующий их к личной выгоде.
Современники рисуют Распутина человеком, очень хорошо понимавшим психологию царицы, человеком, внешняя грубость и бесцеремонность которого были всегда очень точно взвешены и основывались на тонком знании того факта, что его покровительница жаждала в своем своеобразном понимании «простоты и народности». Обращаясь к ней и ее супругу на «ты», называя их «мамашей» и «папашей», Распутин демонстрировал не только грубость и неотесанность, но и подлинный ум человека, понимавшего своих августейших покровителей (а потому в глубине души и презиравшего их, в первую голову царя).
Там, где дело касалось политики и назначений на высшие должности, тактика Распутина была совершенно иной. «Надо... признать, — писал по этому поводу Гурко, — что Распутин, проводя своего кандидата, сперва тщательно старался выяснить степень приемлемости его самой государыне и лиц ей неугодных поддерживать не решался». И вот тут-то выступал «непременный посредник» — Вырубова. Лишь тогда, узнав, что Вырубова убедила царицу, «старец» высказывался открыто. «Таким образом, Распутин, — делал вывод автор, — действует только наверняка, хорошо понимая, что если его указание хотя бы однажды будет отвергнуто, он утратит значение оракула, советы коего обязательны». «Без ее (Вырубовой) непосредственного участия и деятельной помощи Распутин, невзирая на все свое влияние, достичь ничего не мог». Непосредственные сношения с царицей «были чрезвычайно редки» — «старец» тонко понимал, что частое общение, только ослабит или уничтожит его авторитет.
Представляется весьма сомнительным, указывал автор в другом месте, чтобы Распутин, «невзирая на все свое влияние», мог бы «заставить царицу отказаться от осуществления какого-либо намерения, которое она горячо желала бы исполнить».
Основной вывод Гурко относительно воздействия «старца» на императрицу сводился к следующему; «Влияние Распутина на царицу в вопросах государственных построено было главным образом на том, что и он и его клика умела внушить Александре Федоровне сознание, что она одна способна отстоять самодержавную власть русского царя, которую сама, по всей вероятности, этого не сознавая, она стремилась фактически присвоить себе». Он и Вырубова стремились так подсказать eй своих кандидатов в. министры, как будто это ее собственные кандидатуры.
Одна из «распутинок» баронесса Икскуль-Гильденбанд также указывала, что Распутин «очень оберегал свое влияние, боясь его утратить, и уклонялся от просьб, в которых он лично не был заинтересован по той или другой причине». Он предпочитал, не утруждая высочайших и эксплуатируя свою репутацию всемогущего, обращаться непосредственно к «министрам», хорошо зная, что ни один из них не захочет сделаться его врагом. В качестве примера она приводит рассказ журналиста Г.П. Сазонова, большого друга и поклонника Распутина, о его попытках при помощи «старца» вернуть к власти Витте, которого сам Распутин очень уважал и ценил, но которого ненавидел царь. Сазонов не раз заводил с Распутиным разговор в пользу опального сановника. Последний «утверждал, что часто говорил о нем с государем. и «мамашей», но не мог превзойти их недоброжелательство к С.Ю. Витте. Но особенно и не настаивал, в чем, впрочем?, он сознавался в интимном кружке. Как всегдашен боялся настаивать на том, что было неприятно государю и государыне».
На тот же пример с Витте ссылается и Гурко.
Эту же тему очень охотно развивал и флигель-адъютант царя Мордвинов. Да, признает он, Распутин влиял на царицу, а та — на царя, но «только тогда эти настояния могли иметь видимый успех, когда они совпадали с давно продуманными, без всякого распутинского влияния, с личными мнениями государя... Государь, повторяю это слово настойчиво, не любил, чтобы им руководили другие, в особенности когда он знал, что об этих воображаемых влияниях говорят»: «Он соглашался только с теми мнениями (царицы), — писал Мордвинов в другом месте, — которые не противоречили его собственным».
Положение любого фаворита при любом дворе, как бы оно ни было прочно на данный момент, перманентно находится под угрозой. С одной стороны, он полностью зависит от благорасположения монарха, привязанности которого в зависимости от каприза или давления могут измениться в любую минуту; с другой — фаворит всегда предмет величайшей зависти конкурентов или враждебной клики, интригующих против него. Поэтому он постоянно должен, быть начеку, проявлять осторожность и гибкость. И несомненно, главное его тактическое орудие — всегда «искусно вторить отзывам царя и царицы о намечаемых ими кандидатах», хотя на самом деле эти кандидатуры подсказаны им. В этом и состоит искусство фаворита — не только не задеть самолюбия своего высокого патрона, но и представить его в собственных глазах в самом выгодном свете. Царские, королевские, шахские и прочие фавориты всех времен и народов вели себя именно так, как вел себя Распутин.
Объяви себя Распутин сторонником ответственного перед Думой министерства, и его судьба при дворе решилась бы очень быстро, несмотря на «святость», умение лечить наследника и т. п. Это не только верно по отношению к «старцу», но в полной мере приложимо и к самой императрице. Ее политическое воздействие на супруга кончилось бы в тот момент, когда она предложила бы, скажем, на пост премьера вместо Штюрмера Милюкова, и никакая любовь царя к ней, как и его слабоволие, ей бы не помогли.
В итоге мы приходим к парадоксальному выводу. Сам по себе Распутин является самым обыкновенным фаворитом, чье правление было весьма кратковременным, но, поскольку оно пришлось на самый конец монархии, и оказалось тесно связано с именем царицы, было несказанно преувеличено впоследствии.
Попытки объяснить падение монархии "роковым" влиянием Распутина на "слабовольных" царя и царицу не выдерживают критики. Распутин - всего навсего необходимое порождение разлагающегося режима, замкнувшегося в мире иллюзий, и полностью потерявшего контроль над ходом событий.
Его короткое правление есть последняя отчаянная попытка царя и царицы, потерявших доверие ко всем и вся, взять управление страной непосредственно в свои руки. Попытки, логично завершившейся революцией.
Роу-роу-распутин. Невымышленный.
Aug. 19th, 2012 11:23 pmФигура Распутина в описании событий, приведших к краху царского режима, подверглась наибольшей мифологизации. И по сей день множество людей уверены в том, что царь и царица слепо подчинялись всемогущему фавориту, вплоть до повторения обвинений в адъюльтере Александры Федоровны с тобольским старцем. Неудивительно, что исследователи, ознакомившись с реальным положением дел, впадают в противоположную крайность, и объявляют Распутина чисто этаким медицинским работником при цесаревиче, абсолютно ни на что не влиявшим.
Правда же, как всегда, лежит совсем в другой плоскости.
Факты показывают, что до 1914 г. царица практически не вмешивалась в государственные дела, а влияние Распутина в довоенные годы было хотя и значительно, но все же ограничено. Однако постепенно это вмешательство и влияние стали нарастать, достигнув апогея в 1915—1916 гг.
Впитав в себя смолоду правило, что жены не должны вмешиваться в деловую жизнь мужей, писал Гурко, Александра Федоровна в течение долгого времени занималась только домашними делами и в политику не вмешивалась. Царь на политические темы с женой «по-прежнему» вообще не разговаривал. Впервые царица стала интересоваться политическими вопросами в 1905 г. и то только по инициативе царя, который стал обращаться к ней за советами. Так, вероятно, через ее цензуру прошел манифест 18 февраля 1905 г., в котором говорилось о незыблемости самодержавия. Но в целом влияние царицы в предвоенные годы было «второстепенным и притом сказывалось лишь спорадически».
В принципе таким же было и влияние Распутина. Ни один министр вплоть до осени 1915 г. не был назначен по его указанию. Исключение составлял обер-прокурор синода В. К. Саблер, которого назначили благодаря вмешательству императрицы. «Императица, — пояснял Сазонов, — была инспирирована Распутиным, который в это время еще не вмешивался в государственные дела, но был озабочен устранением одних епископов, которые были ему враждебны, и протежировал другим, на поддержку которых он мог рассчитывать». Распутин в то время интересовался почти исключительно церковными делами. На это у него были две причины. Во-первых, ведя пьяный и развратный образ жизни, он, естественно, мог ожидать протестов (и таковые были) против его близости к двору прежде всего со стороны церковных иерархов, синода, в чью первейшую обязанность входило обеспечение достоинства и морального авторитета царствующего дома. Кроме того, «старец» подозревался в хлыстовстве. Во-вторых, амплуа «молитвенника», в котором Распутин подвизался перед царской четой, обязывало его интересоваться именно делами церковного управления. Он даже сочинил книгу о своем путешествии в Иерусалим, которая пользовалась исключительным признанием у императрицы, Вырубовой и толпы его истеричных поклонниц из «высшего света».
В. Н. Коковцов утверждал, что в числе врагов, добивавшихся его отставки с поста председателя Совета министров, врагом номер один был Распутин, но ряд фактов заставляет усомниться в истинности этого утверждения. Что же касается вмешательства Распутина в подготовлявшуюся отставку П. А. Столыпина, то здесь участие его, если оно и имело место вообще, было небольшим и косвенным.
Более того, карьера Распутина несколько раз находилась под серьезной угрозой. В 1908—1910 гг. им занялись с целью убрать из Петербурга Столыпин и обер-прокуроры синода П. П. Извольский и Лукьянов. В начале 1911 г. эта попытка удалась. В результате соответствующего доклада Столыпина царю Распутин, по словам Родзянко, «очень быстро и неожиданно исчез с петербургского горизонта и долгое время на нем не появлялся». Когда же усилиями царицы он был вновь возвращен, им занялись Дума и «общественность». Некий Новоселов, москвич, член кружка московского губернского предводителя дворянства Самарина, ярого ненавистника Распутина, выпустил брошюру, разоблачавшую «старца», а в Думе был внесен запрос о нем. Николай II, по свидетельству того же автора, «колебался и искал таких обстоятельств, которые бы поставили его в положение, вынуждающее в силу вещей удалить Распутина».
В феврале 1912 г. Родзянко во время доклада царю заявил, что просит разрешения говорить о Распутине. «Опустив голову», царь разрешил. Последовал длинный рассказ о похождениях «старца» и была показана фотография, изображавшая его с наперсным крестом (на что имели право только духовные лица). Реакция царя, человека очень религиозного, выразилась в словах: «Да, уж это слишком». Однако на вопрос Родзянко, может ли он теперь всем говорить, что Распутин не вернется в столицу, царь ответил: «Нет, я не могу Вам этого обещать — Вашим же словам верю вполне». 28 февраля Родзянко позвонил его приятель, дворцовый комендант В. Н. Дедюлин, и сообщил, что доклад произвел на царя большое впечатление и он просит передать председателю Думы, чтобы Родзянко произвел расследование по делу Распутина.
Весной 1912 г. царь поехал в Крым, и Вырубова посадила вернувшегося в то время Распутина в свитский поезд. Узнав об этом, царь страшно рассердился, приказал Распутина высадить и отправить с агентом тайной полиции обратно в Тобольскую губернию. «Итак, — резюмировал Родзянко, — мои слова достигли желаемого результата. С тех пор Распутин при дворе некоторое время не появляется. Он приезжает в Петербург на два дня, оставаться дольше он не смеет».
Но несколько позже Распутин «посмел», и Родзянко вместе с остальными антираспутинцами из правительственных и думско-общественных кругов оказался на исходной позиции. В конце декабря 1913 г. при очередном докладе он зачитал царю выдержку из правой церковной газеты «Колокол», в которой говорилось: «Благодаря святым старцам, направляющим внешнюю политику, мы избегли войны в прошлом году (в связи со второй Балканской войной) и должны благославить судьбу». Николай сделал вид, что не понимает: «Какие старцы?» Когда же ему ответили, что он знает, царь «промолчал». Заметка в «Колоколе» вызвала возбуждение в Думе и печати. О ней говорили Милюков и Гучков, писало «Вечернее время» и т. д.
1914 год и первая половина 1915 г. для Распутина были вполне благополучными, но июнь — август 1915 г. оказались самым критическим периодом. На этот раз им занялся товарищ министра внутренних дел В. Н. Джунковский. Он составил «всеподданнейшую записку», в которой самым подробным образом изложил факты, «характеризовавшие Распутина с самой отрицательной стороны и называя все своими именами». В конце говорилось, что общение царской семьи с таким человеком «расшатывает трон и грозит династии». «Записка» и личный доклад Джунковского произвели на царя большое впечатление. Он был «очень взволнован, благодарил», просил держать его в курсе по поводу дальнейших похождений «старца» и т. п., так что Джунковский «вышел от государя счастливый и довольный». Царь в течение двух месяцев не пускал к себе Распутина, а к автору записки «был более милостив, чем когда-либо». «Но, — меланхолично заключил Джунковский, — друзья Распутина не дремали и принимали меры».
«Записка» Джунковского, о которой царь просил никому не говорить, была передана императрице, та отдала ее одному из самых своих близких людей, флигель-адъютанту Саблину, с приказом произвести контррасследование, прежде всего о нашумевшем скандале, устроенном «старцем» в ресторане «У Яра» и послужившем поводом для доклада и «записки» Джунковского. Был произведен нажим на бывшего московского градоначальника Адрианова, и тот показал, что сообщенное Джунковским относительно этого скандала ему, Адрианову, неизвестно. «Все делалось тихо и секретно, по-семейному». В результате 15 августа царь особой запиской приказал немедленно уволить Джунковского.
Кризис во взаимоотношениях Распутина с царем был последним. Более того, после него влияние «старца» достигло апогея, и именно период деятельности Распутина с августа 1915 г. вплоть до его убийства в ночь с 16 на 17 декабря 1916 г. прежде всего имелся в виду, когда современники писали и говорили о «распутинщине». Все многочисленные попытки, предпринимавшиеся в то время великими князьями, министрами, Думой и другими лицами, покончить с его вмешательством в политику терпели полный крах. 1915—1916 гг. — период абсолютной неуязвимости Распутина, максимального его воздействия на царскую чету.
Систематическое вмешательство Распутина в государственные дела начинается с 1914 г. «С этого времени, как она (Вырубова), так и Распутин, — писал Воейков, — начали проявлять все больший и больший интерес к вопросам внутренней политики» Главное внимание в то время «старец» сосредоточил на великом князе Николае Николаевиче, которого решил сбросить с поста верховного главнокомандующего. Вражда носила чисто личный характер. Дело в том, что именно дядя царя вместе со своей женой Анастасией и ее сестрой Милицей (прозванными при дворе «галками») ввел Распутина во дворец. И причиной охлаждения, а затем и вражды между царской четой и Николаем Николаевичем стал именно «старец». Оценив обстановку, последний пришел к выводу, что ему выгоднее предать своего благодетеля и настроить против него царицу и ее супруга. Испугавшись огромной власти и влияния, которые получил Николай Николаевич, боясь, что он воспользуется ею, чтобы расправиться с ним, Распутин пришел к выводу, что спасти его в такой ситуации может только опала великого князя. С этой целью «старец» повел против него систематическую кампанию, доказывал царице, что Николай Николаевич, пользуясь своим положением, задумал сам сесть на престол. Плел интригу он исподволь, умно и последовательно, исходя из точного понимания психологии своей августейшей клиентки. Переписка Николая II и Александры Федоровны донесла до нас все этапы этой кампании.
20 сентября 1914 г. Александра Федоровна писала царю: «Наш Друг (Распутин) рад за тебя, что ты уехал. Он остался очень доволен вчерашним свиданием с тобой. Он постоянно опасается, что Bonheur, т.е. собственно галки, хотят, чтобы он добился трона в П. либо в Галиции, что это их цель, но я сказала, чтобы она успокоила его: совершенно немыслимо, чтобы ты когда-либо рискнул сделать подобное. Гр [игорий] ревниво любит тебя, и для него невыносимо, чтобы Н. играл какую-либо роль». (Bonheur — вел. кн. Николай Николаевич. Трон в П. — трон в Польше. «Она» — Вырубова. Галки — дочери черногорского короля Николая: Анастасия, которая была женой Николая Николаевича, и Милица — жена его брата Петра Николаевича. Н. — тот же Николай Николаевич).
Далее «Друг» потребовал, чтобы царь как можно чаще показывался войскам, причем без Николая Николаевича, а царица — народу, чтобы не допустить дальнейшего роста популярности верховного главнокомандующего за счет престижа и популярности царской четы. «...Наш Друг желает, чтобы я разъезжала, а потому я должна подавить свою застенчивость», — сообщала царица. «Не в ставке дело, ты должен показаться войскам везде, где только возможно, а благословение и молитвы нашего Друга принесут свою помощь. Для меня такое утешение, что ты в тот вечер видел его и получил его благословение»,— писала она три месяца спустя. В последующих письмах супруга требовала, чтобы царь не сообщал Николаю Николаевичу, куда он едет к войскам, и не брал бы его в свиту во время поездок по фронту.
Вначале царица в нажиме на царя соблюдает еще некоторую осторожность и сдержанность. Но затем просьбы и советы заменяются прямыми указаниями. «Докажи, что ты повелитель... Будь более решительным и уверенным в себе...» — наставляет Александра Федоровна мужа в письме от 4 апреля 1915 г. «Хотя Н. поставлен очень высоко, ты выше его. Нашего Друга так же, как и меня, возмутило то, что Н. пишет свои телеграммы, ответы губернаторам и т. д. твоим стилем — он должен бы писать более просто и скромно... Будь уверен в себе и действуй». Несколько позже царица писала: «Наш Друг боится твоего пребывания в ставке... уступаешь». И дальше: «Нет, слушайся нашего Друга, верь ему, бог не даром его нам послал... Как важно для нас иметь не только его молитвы, но и советы!». Хотя нажим царицы, подстрекаемой Распутиным, все время усиливается, она еще не требует отставки Николая Николаевича.
Развязку ускорило увольнение летом 1915 г. в угоду Думе и общественности четырех наиболее реакционных министров (обер-прокурора синода Саблера, министра юстиции И. Г. Щегловитова, внутренних дел — Н. А. Маклакова и военного — В. Н. Сухомлинова) и назначение на их места соответственно А. Д. Самарина, А. А. Хвостова, Н. Б. Щербатова и А. А. Поливанова. Эти смены, сделанные по прямому совету Николая Николаевича, имели цель пойти в какой-то мере навстречу Думе и «общественности».
Назначения испугали Распутина и царицу, особенно предоставление министерских постов Самарину и Поливанову. О Самарине как враге «старца» уже говорилось. Поливанов же считался другом Гучкова, а последний также имел репутацию ярого ненавистника Распутина. Реакция царицы была крайне болезненной: «Да, любимый, относительно Самарина я более чем огорчена, я прямо в отчаянии. Теперь... все пойдет плохо... Он будет работать против нас, раз он против Гр.». Такая же отрицательная реакция последовала и на назначение Поливанова: «Извини меня, но я не одобряю твоего выбора военного министра... разве он такой человек, к которому можно иметь доверие?... Я боюсь назначений Н. ...Не враг ли он (Поливанов) нашего Друга, что всегда приносит несчастье». Дальнейшие письма свидетельствуют о настоящем штурме, который Александра Федоровна предприняла против своего взбунтовавшегося супруга. Главный удар наносился по Николаю Николаевичу. «Он не имеет права вмешиваться в чужие дела, надо этому положить конец — и дать ему только военные дела — как Френч и Жоффр. Никто теперь не знает, кто император... Кажется со стороны, будто Н. все решает, производит перемены, выбирает людей,— это приводит меня в отчаяние... Все делается наперекор Его (Распутина) желаниям». Дальше — те самые требования быть сильным и твердым, которые главным образом и цитируются в литературе. «Ах, мой дружок, когда же наконец ты ударишь кулаком по столу?... Никто тебя не боится, а они должны... дрожать перед тобой... этому надо положить конец. Довольно, мой дорогой, не заставляй меня попусту тратить слова». «Ты должен показать, что у тебя есть собственная воля и что ты вовсе не в руках Н. и его штаба». Не слишком надеясь на эти призывы, императрица требовала скорейшего возвращения Николая в Царское Село: «Помни, что наш Друг просил тебя не оставаться там слишком долго... Он знает и видит Н. насквозь».
Но царь, отлично зная, что его ждет по возвращении, не торопился с приездом. Начальник его походной канцелярии Владимир Орлов, близкий Николаю II человек, сказал Шавельскому, что царь решил задержаться в ставке недели на две, потому что «к madame нельзя скоро на глаза показаться». «Действительно, — добавлял автор от себя, — государь пробыл в ставке еще около двух недель, ничего не делая, и в Петроград вернулся лишь 27 или 28 июня».
После возвращения царя Николай Николаевич был смещен и отправлен на Кавказ, а верховное командование царь взял на себя. Судя по всему, Николай капитулировал не сразу, но зато капитулировал безоговорочно. Принципиальное значение описанного эпизода как раз и состоит в том, что именно с того момента наступает эра безраздельного хозяйничанья «старца» и царицы, отразившаяся в «министерской чехарде» и других явлениях подобного рода.
Когда Бьюкенен посоветовал императрице сказать царю, что-бы тот не брал на себя верховного командования, «императрица сразу запротестовала», заявив, что царь с самого начала должен был взять на себя командование армией. «У меня не хватает терпения разговаривать с министрами, которые мешают ему исполнять свои обязанности...— продолжала она. К несчастью, государь слаб, но я намерена быть твердой». Она сдержала слово, пишет далее посол, фактически Россией управляла она, «особенно после того, как в феврале 1916 г. председателем Совета министров был назначен Штюрмер».
После произведенного Распутиным и царицей «государственного переворота» царь демонстрировал полную покорность. «Подумай, женушка моя, — писал он 25 августа,— не прийти ли тебе на помощь к муженьку, когда он отсутствует? Какая жалость, что ты не исполняла этой обязанности давно уже или хотя бы во время войны! Я не знаю более приятного чувства, как гордиться тобой, как я гордился все эти последние месяцы, когда ты неустанно докучала мне, заклиная быть твердым и держаться своего мнения». Эта просьба означала, что царь фактически передавал власть в Петрограде жене — частному лицу, бывшему по российским законам таким же подданным царя, как и остальные 170 млн российских жителей. Естественно, царица была в полном восторге. «О мой дорогой, я так тронута, что ты просишь моей помощи, я всегда готова все сделать для тебя, но не люблю вмешиваться непрошенно, только здесь (в вопросе об отстранении Николая Николаевича) я чувствовала, что слишком много было поставлено на карту!» Супруг ей отвечал: «Будь совершенно спокойна и уверена во мне, моя душка - Солнышко. Моя воля теперь тверда и ум более здрав, чем перед отъездом».
Царя уже не просят — ему приказывают. «Возьми клочок бумаги и запиши себе, о чем тебе нужно переговорить, и затем дай эту бумажку старику (И. Л. Горемыкину), чтобы ему легче было запомнить все вопросы», — приказывает царица мужу 11 сентября 1915 г. Далее перечень этих вопросов. «Вот тебе, дружок, список имен... которые могли быть кандидатами на место Самарина», читаем мы в письме от 7 сентября. «Скорей смени министров», — получает монарх приказ на другой день.
Отставка Николая Николаевича стала началом эры «министерской чехарды»; почти все министерские назначения за тот период были произведены по требованию Распутина. Из переписки видно, как Распутин и царица входили во вкус управления страной, все более расширяя сферу своего влияния. В письме от 14 сентября царица предлагает царю главнокомандующего юго-западным фронтом Н. И. Иванова взять в ставку, заменив Щербачевым, с тем чтобы сделать его чем-то вроде комиссара при Алексееве, которому она и «старец» не доверяют, но пока не считают нужным говорить об этом прямо. «Подумай об Иванове, дорогой мой. Мне думается, ты будешь спокойнее, если Иванов будет с Алексеевым в ставке».
Внутренняя политика целиком стала сферой влияния Распутина и царицы. «Только поскорее прикрой Думу — раньше, чем они успеют сделать свои вопросы, — приказывает она мужу — Будь и впредь также энергичен!». «Милый, запрети этот московский съезд (земского и городского союзов), это совершенно недопустимо: он будет похуже Думы.
Предметом забот и указаний царицы и «старца» становятся продовольственный вопрос, добыча угля, выпуск новых бумажных денег. Более того, Распутин решил, что для него настало время вплотную заняться военными делами, чтобы выправить положение на фронте. «Теперь, чтобы не забыть, я должна передать тебе поручение от нашего Друга, вызванное Его ночным видением, — сообщается Николаю 15 ноября. — Он просит тебя приказать начать наступление возле Риги, говорит, что это необходимо... он говорит, что именно теперь это самое важное, и настоятельно просит тебя, чтобы ты приказал нашим наступать».
Ответ на указания — полное послушание. Поздравляя императрицу с новым, 1916 г. Николай пишет ей 31 декабря: «Если б только ты знала, как это поддерживает меня и как вознаграждает меня за мою работу, ответственность, тревоги и пр. ... Право, не знаю, как бы я выдержал все это, если бы богу не было угодно дать мне тебя в жены и друзья. Я всерьез говорю это».
В 1916 г. диапазон прямого вмешательства царицы и Распутина в государственные дела все более расширяется. Фактически царица уже управляет страной. Она вызывает министров, принимает от них доклады и отдает распоряжения, против которых они не только не возражают, но которых просят. Причем делается это отнюдь не захватным порядком, а по горячему желанию самого царя. «Да, действительно, тебе надо быть моими глазами и ушами там, в столице, пока мне приходится сидеть здесь, — пишет он в Царское Село 23 сентября 1916 г. — На твоей обязанности лежит поддерживать согласие и единение среди министров — этим ты приносишь огромную пользу мне и нашей стране! О бесценное Солнышко, я так счастлив, что ты наконец нашла себе подходящее дело! Теперь я, конечно, буду спокоен и не буду мучиться, по крайней мере о внутренних делах." В инструкциях царю супруга прежде всего заботится об укреплении позиций «Друга». «Держи мою записку перед собой, — пишет она 27 сентября 1916 г. — Наш Друг просил тебя переговорить по поводу всех этих вопросов с Протопоповым, и будет очень хорошо, если ты поговоришь с ним о нашем Друге и скажешь ему, что он должен слушать Его и доверять Его советам — пусть он почувствует, что ты не избегаешь Его имени». Этот приказ повторяется снова, в конце письма: «Вели ему слушаться советов нашего Друга... пожалуйста, скажи это, пусть он видит, что ты Ему доверяешь, он знает Его. Держи эту бумагу перед собой».
Итак, в первой части марлезонского балета, плавно перетекшего в карманьолу, мы можем сделать некие предварительные выводы.
Во-первых, до 1914 года Распутин вовсе не был лицом, принимающим решения, за пределами вопросов управления церковью. Это не значит, что он вовсе никак не участвовал во внутриполитической жизни страны, но был лицом даже не второстепенной, а третьестепенной значимости.
Во-вторых, положение Распутина отнюдь не было таким прочным и непоколебимым, как это принято считать. Он реально не раз оказывался на грани политической смерти, отстраняясь от двора под влиянием других клик.
В-третьих, собственно период верховной власти Распутина и царицы ограничивается промежутком в неполных полтора года - с августа 1915 по декабрь 1916.
Вторая часть марлезонского балета будет посвящена собственно механизму влияния Распутина.
Правда же, как всегда, лежит совсем в другой плоскости.
Факты показывают, что до 1914 г. царица практически не вмешивалась в государственные дела, а влияние Распутина в довоенные годы было хотя и значительно, но все же ограничено. Однако постепенно это вмешательство и влияние стали нарастать, достигнув апогея в 1915—1916 гг.
Впитав в себя смолоду правило, что жены не должны вмешиваться в деловую жизнь мужей, писал Гурко, Александра Федоровна в течение долгого времени занималась только домашними делами и в политику не вмешивалась. Царь на политические темы с женой «по-прежнему» вообще не разговаривал. Впервые царица стала интересоваться политическими вопросами в 1905 г. и то только по инициативе царя, который стал обращаться к ней за советами. Так, вероятно, через ее цензуру прошел манифест 18 февраля 1905 г., в котором говорилось о незыблемости самодержавия. Но в целом влияние царицы в предвоенные годы было «второстепенным и притом сказывалось лишь спорадически».
В принципе таким же было и влияние Распутина. Ни один министр вплоть до осени 1915 г. не был назначен по его указанию. Исключение составлял обер-прокурор синода В. К. Саблер, которого назначили благодаря вмешательству императрицы. «Императица, — пояснял Сазонов, — была инспирирована Распутиным, который в это время еще не вмешивался в государственные дела, но был озабочен устранением одних епископов, которые были ему враждебны, и протежировал другим, на поддержку которых он мог рассчитывать». Распутин в то время интересовался почти исключительно церковными делами. На это у него были две причины. Во-первых, ведя пьяный и развратный образ жизни, он, естественно, мог ожидать протестов (и таковые были) против его близости к двору прежде всего со стороны церковных иерархов, синода, в чью первейшую обязанность входило обеспечение достоинства и морального авторитета царствующего дома. Кроме того, «старец» подозревался в хлыстовстве. Во-вторых, амплуа «молитвенника», в котором Распутин подвизался перед царской четой, обязывало его интересоваться именно делами церковного управления. Он даже сочинил книгу о своем путешествии в Иерусалим, которая пользовалась исключительным признанием у императрицы, Вырубовой и толпы его истеричных поклонниц из «высшего света».
В. Н. Коковцов утверждал, что в числе врагов, добивавшихся его отставки с поста председателя Совета министров, врагом номер один был Распутин, но ряд фактов заставляет усомниться в истинности этого утверждения. Что же касается вмешательства Распутина в подготовлявшуюся отставку П. А. Столыпина, то здесь участие его, если оно и имело место вообще, было небольшим и косвенным.
Более того, карьера Распутина несколько раз находилась под серьезной угрозой. В 1908—1910 гг. им занялись с целью убрать из Петербурга Столыпин и обер-прокуроры синода П. П. Извольский и Лукьянов. В начале 1911 г. эта попытка удалась. В результате соответствующего доклада Столыпина царю Распутин, по словам Родзянко, «очень быстро и неожиданно исчез с петербургского горизонта и долгое время на нем не появлялся». Когда же усилиями царицы он был вновь возвращен, им занялись Дума и «общественность». Некий Новоселов, москвич, член кружка московского губернского предводителя дворянства Самарина, ярого ненавистника Распутина, выпустил брошюру, разоблачавшую «старца», а в Думе был внесен запрос о нем. Николай II, по свидетельству того же автора, «колебался и искал таких обстоятельств, которые бы поставили его в положение, вынуждающее в силу вещей удалить Распутина».
В феврале 1912 г. Родзянко во время доклада царю заявил, что просит разрешения говорить о Распутине. «Опустив голову», царь разрешил. Последовал длинный рассказ о похождениях «старца» и была показана фотография, изображавшая его с наперсным крестом (на что имели право только духовные лица). Реакция царя, человека очень религиозного, выразилась в словах: «Да, уж это слишком». Однако на вопрос Родзянко, может ли он теперь всем говорить, что Распутин не вернется в столицу, царь ответил: «Нет, я не могу Вам этого обещать — Вашим же словам верю вполне». 28 февраля Родзянко позвонил его приятель, дворцовый комендант В. Н. Дедюлин, и сообщил, что доклад произвел на царя большое впечатление и он просит передать председателю Думы, чтобы Родзянко произвел расследование по делу Распутина.
Весной 1912 г. царь поехал в Крым, и Вырубова посадила вернувшегося в то время Распутина в свитский поезд. Узнав об этом, царь страшно рассердился, приказал Распутина высадить и отправить с агентом тайной полиции обратно в Тобольскую губернию. «Итак, — резюмировал Родзянко, — мои слова достигли желаемого результата. С тех пор Распутин при дворе некоторое время не появляется. Он приезжает в Петербург на два дня, оставаться дольше он не смеет».
Но несколько позже Распутин «посмел», и Родзянко вместе с остальными антираспутинцами из правительственных и думско-общественных кругов оказался на исходной позиции. В конце декабря 1913 г. при очередном докладе он зачитал царю выдержку из правой церковной газеты «Колокол», в которой говорилось: «Благодаря святым старцам, направляющим внешнюю политику, мы избегли войны в прошлом году (в связи со второй Балканской войной) и должны благославить судьбу». Николай сделал вид, что не понимает: «Какие старцы?» Когда же ему ответили, что он знает, царь «промолчал». Заметка в «Колоколе» вызвала возбуждение в Думе и печати. О ней говорили Милюков и Гучков, писало «Вечернее время» и т. д.
1914 год и первая половина 1915 г. для Распутина были вполне благополучными, но июнь — август 1915 г. оказались самым критическим периодом. На этот раз им занялся товарищ министра внутренних дел В. Н. Джунковский. Он составил «всеподданнейшую записку», в которой самым подробным образом изложил факты, «характеризовавшие Распутина с самой отрицательной стороны и называя все своими именами». В конце говорилось, что общение царской семьи с таким человеком «расшатывает трон и грозит династии». «Записка» и личный доклад Джунковского произвели на царя большое впечатление. Он был «очень взволнован, благодарил», просил держать его в курсе по поводу дальнейших похождений «старца» и т. п., так что Джунковский «вышел от государя счастливый и довольный». Царь в течение двух месяцев не пускал к себе Распутина, а к автору записки «был более милостив, чем когда-либо». «Но, — меланхолично заключил Джунковский, — друзья Распутина не дремали и принимали меры».
«Записка» Джунковского, о которой царь просил никому не говорить, была передана императрице, та отдала ее одному из самых своих близких людей, флигель-адъютанту Саблину, с приказом произвести контррасследование, прежде всего о нашумевшем скандале, устроенном «старцем» в ресторане «У Яра» и послужившем поводом для доклада и «записки» Джунковского. Был произведен нажим на бывшего московского градоначальника Адрианова, и тот показал, что сообщенное Джунковским относительно этого скандала ему, Адрианову, неизвестно. «Все делалось тихо и секретно, по-семейному». В результате 15 августа царь особой запиской приказал немедленно уволить Джунковского.
Кризис во взаимоотношениях Распутина с царем был последним. Более того, после него влияние «старца» достигло апогея, и именно период деятельности Распутина с августа 1915 г. вплоть до его убийства в ночь с 16 на 17 декабря 1916 г. прежде всего имелся в виду, когда современники писали и говорили о «распутинщине». Все многочисленные попытки, предпринимавшиеся в то время великими князьями, министрами, Думой и другими лицами, покончить с его вмешательством в политику терпели полный крах. 1915—1916 гг. — период абсолютной неуязвимости Распутина, максимального его воздействия на царскую чету.
Систематическое вмешательство Распутина в государственные дела начинается с 1914 г. «С этого времени, как она (Вырубова), так и Распутин, — писал Воейков, — начали проявлять все больший и больший интерес к вопросам внутренней политики» Главное внимание в то время «старец» сосредоточил на великом князе Николае Николаевиче, которого решил сбросить с поста верховного главнокомандующего. Вражда носила чисто личный характер. Дело в том, что именно дядя царя вместе со своей женой Анастасией и ее сестрой Милицей (прозванными при дворе «галками») ввел Распутина во дворец. И причиной охлаждения, а затем и вражды между царской четой и Николаем Николаевичем стал именно «старец». Оценив обстановку, последний пришел к выводу, что ему выгоднее предать своего благодетеля и настроить против него царицу и ее супруга. Испугавшись огромной власти и влияния, которые получил Николай Николаевич, боясь, что он воспользуется ею, чтобы расправиться с ним, Распутин пришел к выводу, что спасти его в такой ситуации может только опала великого князя. С этой целью «старец» повел против него систематическую кампанию, доказывал царице, что Николай Николаевич, пользуясь своим положением, задумал сам сесть на престол. Плел интригу он исподволь, умно и последовательно, исходя из точного понимания психологии своей августейшей клиентки. Переписка Николая II и Александры Федоровны донесла до нас все этапы этой кампании.
20 сентября 1914 г. Александра Федоровна писала царю: «Наш Друг (Распутин) рад за тебя, что ты уехал. Он остался очень доволен вчерашним свиданием с тобой. Он постоянно опасается, что Bonheur, т.е. собственно галки, хотят, чтобы он добился трона в П. либо в Галиции, что это их цель, но я сказала, чтобы она успокоила его: совершенно немыслимо, чтобы ты когда-либо рискнул сделать подобное. Гр [игорий] ревниво любит тебя, и для него невыносимо, чтобы Н. играл какую-либо роль». (Bonheur — вел. кн. Николай Николаевич. Трон в П. — трон в Польше. «Она» — Вырубова. Галки — дочери черногорского короля Николая: Анастасия, которая была женой Николая Николаевича, и Милица — жена его брата Петра Николаевича. Н. — тот же Николай Николаевич).
Далее «Друг» потребовал, чтобы царь как можно чаще показывался войскам, причем без Николая Николаевича, а царица — народу, чтобы не допустить дальнейшего роста популярности верховного главнокомандующего за счет престижа и популярности царской четы. «...Наш Друг желает, чтобы я разъезжала, а потому я должна подавить свою застенчивость», — сообщала царица. «Не в ставке дело, ты должен показаться войскам везде, где только возможно, а благословение и молитвы нашего Друга принесут свою помощь. Для меня такое утешение, что ты в тот вечер видел его и получил его благословение»,— писала она три месяца спустя. В последующих письмах супруга требовала, чтобы царь не сообщал Николаю Николаевичу, куда он едет к войскам, и не брал бы его в свиту во время поездок по фронту.
Вначале царица в нажиме на царя соблюдает еще некоторую осторожность и сдержанность. Но затем просьбы и советы заменяются прямыми указаниями. «Докажи, что ты повелитель... Будь более решительным и уверенным в себе...» — наставляет Александра Федоровна мужа в письме от 4 апреля 1915 г. «Хотя Н. поставлен очень высоко, ты выше его. Нашего Друга так же, как и меня, возмутило то, что Н. пишет свои телеграммы, ответы губернаторам и т. д. твоим стилем — он должен бы писать более просто и скромно... Будь уверен в себе и действуй». Несколько позже царица писала: «Наш Друг боится твоего пребывания в ставке... уступаешь». И дальше: «Нет, слушайся нашего Друга, верь ему, бог не даром его нам послал... Как важно для нас иметь не только его молитвы, но и советы!». Хотя нажим царицы, подстрекаемой Распутиным, все время усиливается, она еще не требует отставки Николая Николаевича.
Развязку ускорило увольнение летом 1915 г. в угоду Думе и общественности четырех наиболее реакционных министров (обер-прокурора синода Саблера, министра юстиции И. Г. Щегловитова, внутренних дел — Н. А. Маклакова и военного — В. Н. Сухомлинова) и назначение на их места соответственно А. Д. Самарина, А. А. Хвостова, Н. Б. Щербатова и А. А. Поливанова. Эти смены, сделанные по прямому совету Николая Николаевича, имели цель пойти в какой-то мере навстречу Думе и «общественности».
Назначения испугали Распутина и царицу, особенно предоставление министерских постов Самарину и Поливанову. О Самарине как враге «старца» уже говорилось. Поливанов же считался другом Гучкова, а последний также имел репутацию ярого ненавистника Распутина. Реакция царицы была крайне болезненной: «Да, любимый, относительно Самарина я более чем огорчена, я прямо в отчаянии. Теперь... все пойдет плохо... Он будет работать против нас, раз он против Гр.». Такая же отрицательная реакция последовала и на назначение Поливанова: «Извини меня, но я не одобряю твоего выбора военного министра... разве он такой человек, к которому можно иметь доверие?... Я боюсь назначений Н. ...Не враг ли он (Поливанов) нашего Друга, что всегда приносит несчастье». Дальнейшие письма свидетельствуют о настоящем штурме, который Александра Федоровна предприняла против своего взбунтовавшегося супруга. Главный удар наносился по Николаю Николаевичу. «Он не имеет права вмешиваться в чужие дела, надо этому положить конец — и дать ему только военные дела — как Френч и Жоффр. Никто теперь не знает, кто император... Кажется со стороны, будто Н. все решает, производит перемены, выбирает людей,— это приводит меня в отчаяние... Все делается наперекор Его (Распутина) желаниям». Дальше — те самые требования быть сильным и твердым, которые главным образом и цитируются в литературе. «Ах, мой дружок, когда же наконец ты ударишь кулаком по столу?... Никто тебя не боится, а они должны... дрожать перед тобой... этому надо положить конец. Довольно, мой дорогой, не заставляй меня попусту тратить слова». «Ты должен показать, что у тебя есть собственная воля и что ты вовсе не в руках Н. и его штаба». Не слишком надеясь на эти призывы, императрица требовала скорейшего возвращения Николая в Царское Село: «Помни, что наш Друг просил тебя не оставаться там слишком долго... Он знает и видит Н. насквозь».
Но царь, отлично зная, что его ждет по возвращении, не торопился с приездом. Начальник его походной канцелярии Владимир Орлов, близкий Николаю II человек, сказал Шавельскому, что царь решил задержаться в ставке недели на две, потому что «к madame нельзя скоро на глаза показаться». «Действительно, — добавлял автор от себя, — государь пробыл в ставке еще около двух недель, ничего не делая, и в Петроград вернулся лишь 27 или 28 июня».
После возвращения царя Николай Николаевич был смещен и отправлен на Кавказ, а верховное командование царь взял на себя. Судя по всему, Николай капитулировал не сразу, но зато капитулировал безоговорочно. Принципиальное значение описанного эпизода как раз и состоит в том, что именно с того момента наступает эра безраздельного хозяйничанья «старца» и царицы, отразившаяся в «министерской чехарде» и других явлениях подобного рода.
Когда Бьюкенен посоветовал императрице сказать царю, что-бы тот не брал на себя верховного командования, «императрица сразу запротестовала», заявив, что царь с самого начала должен был взять на себя командование армией. «У меня не хватает терпения разговаривать с министрами, которые мешают ему исполнять свои обязанности...— продолжала она. К несчастью, государь слаб, но я намерена быть твердой». Она сдержала слово, пишет далее посол, фактически Россией управляла она, «особенно после того, как в феврале 1916 г. председателем Совета министров был назначен Штюрмер».
После произведенного Распутиным и царицей «государственного переворота» царь демонстрировал полную покорность. «Подумай, женушка моя, — писал он 25 августа,— не прийти ли тебе на помощь к муженьку, когда он отсутствует? Какая жалость, что ты не исполняла этой обязанности давно уже или хотя бы во время войны! Я не знаю более приятного чувства, как гордиться тобой, как я гордился все эти последние месяцы, когда ты неустанно докучала мне, заклиная быть твердым и держаться своего мнения». Эта просьба означала, что царь фактически передавал власть в Петрограде жене — частному лицу, бывшему по российским законам таким же подданным царя, как и остальные 170 млн российских жителей. Естественно, царица была в полном восторге. «О мой дорогой, я так тронута, что ты просишь моей помощи, я всегда готова все сделать для тебя, но не люблю вмешиваться непрошенно, только здесь (в вопросе об отстранении Николая Николаевича) я чувствовала, что слишком много было поставлено на карту!» Супруг ей отвечал: «Будь совершенно спокойна и уверена во мне, моя душка - Солнышко. Моя воля теперь тверда и ум более здрав, чем перед отъездом».
Царя уже не просят — ему приказывают. «Возьми клочок бумаги и запиши себе, о чем тебе нужно переговорить, и затем дай эту бумажку старику (И. Л. Горемыкину), чтобы ему легче было запомнить все вопросы», — приказывает царица мужу 11 сентября 1915 г. Далее перечень этих вопросов. «Вот тебе, дружок, список имен... которые могли быть кандидатами на место Самарина», читаем мы в письме от 7 сентября. «Скорей смени министров», — получает монарх приказ на другой день.
Отставка Николая Николаевича стала началом эры «министерской чехарды»; почти все министерские назначения за тот период были произведены по требованию Распутина. Из переписки видно, как Распутин и царица входили во вкус управления страной, все более расширяя сферу своего влияния. В письме от 14 сентября царица предлагает царю главнокомандующего юго-западным фронтом Н. И. Иванова взять в ставку, заменив Щербачевым, с тем чтобы сделать его чем-то вроде комиссара при Алексееве, которому она и «старец» не доверяют, но пока не считают нужным говорить об этом прямо. «Подумай об Иванове, дорогой мой. Мне думается, ты будешь спокойнее, если Иванов будет с Алексеевым в ставке».
Внутренняя политика целиком стала сферой влияния Распутина и царицы. «Только поскорее прикрой Думу — раньше, чем они успеют сделать свои вопросы, — приказывает она мужу — Будь и впредь также энергичен!». «Милый, запрети этот московский съезд (земского и городского союзов), это совершенно недопустимо: он будет похуже Думы.
Предметом забот и указаний царицы и «старца» становятся продовольственный вопрос, добыча угля, выпуск новых бумажных денег. Более того, Распутин решил, что для него настало время вплотную заняться военными делами, чтобы выправить положение на фронте. «Теперь, чтобы не забыть, я должна передать тебе поручение от нашего Друга, вызванное Его ночным видением, — сообщается Николаю 15 ноября. — Он просит тебя приказать начать наступление возле Риги, говорит, что это необходимо... он говорит, что именно теперь это самое важное, и настоятельно просит тебя, чтобы ты приказал нашим наступать».
Ответ на указания — полное послушание. Поздравляя императрицу с новым, 1916 г. Николай пишет ей 31 декабря: «Если б только ты знала, как это поддерживает меня и как вознаграждает меня за мою работу, ответственность, тревоги и пр. ... Право, не знаю, как бы я выдержал все это, если бы богу не было угодно дать мне тебя в жены и друзья. Я всерьез говорю это».
В 1916 г. диапазон прямого вмешательства царицы и Распутина в государственные дела все более расширяется. Фактически царица уже управляет страной. Она вызывает министров, принимает от них доклады и отдает распоряжения, против которых они не только не возражают, но которых просят. Причем делается это отнюдь не захватным порядком, а по горячему желанию самого царя. «Да, действительно, тебе надо быть моими глазами и ушами там, в столице, пока мне приходится сидеть здесь, — пишет он в Царское Село 23 сентября 1916 г. — На твоей обязанности лежит поддерживать согласие и единение среди министров — этим ты приносишь огромную пользу мне и нашей стране! О бесценное Солнышко, я так счастлив, что ты наконец нашла себе подходящее дело! Теперь я, конечно, буду спокоен и не буду мучиться, по крайней мере о внутренних делах." В инструкциях царю супруга прежде всего заботится об укреплении позиций «Друга». «Держи мою записку перед собой, — пишет она 27 сентября 1916 г. — Наш Друг просил тебя переговорить по поводу всех этих вопросов с Протопоповым, и будет очень хорошо, если ты поговоришь с ним о нашем Друге и скажешь ему, что он должен слушать Его и доверять Его советам — пусть он почувствует, что ты не избегаешь Его имени». Этот приказ повторяется снова, в конце письма: «Вели ему слушаться советов нашего Друга... пожалуйста, скажи это, пусть он видит, что ты Ему доверяешь, он знает Его. Держи эту бумагу перед собой».
Итак, в первой части марлезонского балета, плавно перетекшего в карманьолу, мы можем сделать некие предварительные выводы.
Во-первых, до 1914 года Распутин вовсе не был лицом, принимающим решения, за пределами вопросов управления церковью. Это не значит, что он вовсе никак не участвовал во внутриполитической жизни страны, но был лицом даже не второстепенной, а третьестепенной значимости.
Во-вторых, положение Распутина отнюдь не было таким прочным и непоколебимым, как это принято считать. Он реально не раз оказывался на грани политической смерти, отстраняясь от двора под влиянием других клик.
В-третьих, собственно период верховной власти Распутина и царицы ограничивается промежутком в неполных полтора года - с августа 1915 по декабрь 1916.
Вторая часть марлезонского балета будет посвящена собственно механизму влияния Распутина.
Николай II - невымышленный.
Aug. 19th, 2012 01:43 amСуществует тенденция объяснять падение царского режима какими-то особыми неудачными свойствами последнего царя. Одни считают его слабовольным, другие - мягкосердечным, третьи - дегенератом. Так ли это? Ну давайте посмотрим на мнения тех, кто был хорошо знаком с его характером.
В. И. Гурко: Сын фельдмаршала и брат генерала, командовавшего армией в годы войны, в 1906 г. товарищ министра внутренних дел, вынужденный покинуть свой пост в связи с нашумевшей «лидвалиадой», в которой он оказался непосредственно замешанным, затем член Государственного совета и активный деятель «объединенного дворянства».
На первое место он ставит безразличие царя к государственным делам. Царь «принуждал» себя заниматься ими, но они его не интересовали. Доклады министров были для него «тяжкой обузой». «Опять министры с их докладами»,— записал он однажды в дневнике. Министры, зная эту черту, стремились при аудиенциях сокращать свои доклады, а некоторые — вставлять в них забавные случаи и анекдоты. Особенно преуспевал в этом «известный анекдотист Н. А. Маклаков» — министр внутренних дел. Любимая сфера, где царь, по его собственному признанию, отдыхал душой, была среда гвардейских офицеров, где он с удовольствием слушал беседы об охоте, лошадях, мелочах военной службы, солдатские песни, военные рассказы и анекдоты.
Хотя, как отмечает Гурко, государственными делами царь занимался «с необыкновенной усидчивостью», творческий подход был ему совершенно чужд — «синтез по природе был ему недоступен». Кто-то метко заметил по этому поводу: «миниатюрист», накапливаемые за годы правления сведения не претворялись у него в знание.
Подробнейшим образом автор характеризует ту черту характера последнего самодержца, которая квалифицировалась как «слабоволие» и по понятным причинам оказалась в центре внимания "общественности": Гурко указывал, что это слабоволие «было своеобразное и одностороннее». Состояло оно в том, что царь «не обладал даром повелевать», чем в большинстве случаев и обусловливалась смена им министров: не умея заставить их осуществлять свои собственные идеи, он надеялся, что преемник найдет более послушных исполнителей. Царь «отнюдь не был безвольным, а, наоборот, отличался упорным стремлением к осуществлению зародившихся у него намерений». Он был настолько упрям, что сотрудники ни в чем не могли его переубедить. Лишь однажды ему была навязана чужая воля — манифест 17 октября 1905 г.
Отличительной чертой царя было полнейшее равнодушие к людям. Он не испытывал никакой приязни даже к долголетним сотрудникам — с прекращением деловых отношений порывал с ними всякую связь. Более того, с кем дольше сотрудничал, к тому относился менее дружественно, «тем менее ему доверял и тем охотнее с ним расставался». Обычно каждый вновь назначенный министр был в фаворе, длительность которого была обратно пропорциональная его инициативности: чем последняя была больше, тем период царского расположения короче. Инициатива расценивалась как посягательство на царские прерогативы. Естественным следствием было «стремление государя пользоваться указаниями людей безответственных, не облеченных никакой властью: поскольку они не были облечены официальными полномочиями, их советы можно было принимать без опасений: слушая их советы, царь был убежден, что «проявляет непосредственно свою личную волю». Отсюда влияние на него таких людей, как князь В. П. Мещерский, А. М. Безобразов и др.
Как и все другие писавшие о Николае II, автор говорит о его «безграничном», «исключительном» самообладании, что тоже, по его мнению, противоречит тезису о слабоволии, о его внешнем индифферентизме. В общем, на взгляд Гурко, «командование кавалерийским полком его больше привлекало, нежели управление великой империей».
А. И. Мосолов: в течение 16 лет был начальником канцелярии министерства двора, т. е. занимал пост, дававший ему возможность наблюдать царя непосредственно.
Так же, как и Гурко, Мосолов отмечал, что царь «увольнял лиц, даже долго при нем служивших с необычайной легкостью». «Для царя, — писал он далее, — министр был чиновником, подобно всякому другому». Схема отношений с каждым вновь назначенным министром всегда была одна и та же: сначала переживался «медовый месяц», затем неизбежно появлялись «облака». Расставался царь с очередным фаворитом «тем скорее, чем более министр настаивал на принципах, был человеком с определенной программой».
Мосолов подробно характеризует весьма своеобразную черту царского характера, которую апологеты именовали «застенчивостью», а критики — «фальшью». Черта эта проявлялась в том, что царь, во-первых, никогда не оспаривал утверждений своего собеседника, с которым был не согласен, и никогда сам лично не сообщал очередной жертве — министру, что уже принял решение об его отставке. Министр являлся на очередной доклад, получал указание о дальнейшей работе, а приехав домой, находил личное письмо царя, извещавшее об отставке. С точки зрения автора, это была не застенчивость, а отсутствие «гражданского мужества», иначе говоря, трусость. Характерно для мелочной аккуратности (не государственный деятель с размахом), что царь никогда не имел своего секретаря, сам ставил печати на свои письма, иногда просил помочь своего камердинера, но при этом всегда его проверял.
Георгий Шавельский: Протопресвитер русской армии в годы первой мировой войны, близко знавший царя и пользовавшийся его расположением.
Его поражал крайний эгоизм Николая II. Царь, несомненно, любил родину, считал Шавельский, готов был даже жизнь за неё отдать, но в то же время реально, на практике, слишком дорожил своим покоем, привычками, здоровьем «и для охранения всего этого, может быть, не замечая того, жертвовал интересами государства». Характерной чертой Николая II был «оптимизм, соединенный с каким-то фаталистическим спокойствием и беззаботностью в отношении будущего, с почти безразличным и равнодушным переживанием худого настоящего». Он охотно слушал докладчика, когда речь шла о приятном, и проявлял «нетерпеливость, а иногда просто обрывал доклад, как только докладчик касался отрицательных, сторон, могущих повлечь печальные последствия». Ответ всегда был один: всё наладится и устроится. Министр иностранных дел Сазонов передал автору один любопытный разговор с царем. «Я, Сергей Дмитриевич, — заявил царь своему собеседнику,— стараюсь ни над чем не задумываться и нахожу, что только так и можно править Россией. Иначе я давно был бы в гробу». Это было его кредо. «Кто хотел бы заботиться исключительно о сохранении своего здоровья и безмятежного покоя, — умозаключал отец Георгий, — для того такой характер не оставлял желать лучшего».
Равнодушие царя и безразличие его ко всему и вся, кроме собственного благополучия, были так велики и всепоглощающи, что поражали каждого, кто сталкивался с ним. «Было жуткое время», — вспоминал генерал Ю. М. Данилов, говоря о кануне падения Порт-Артура. «В царском поезде большинство было удручено событиями, сознавая их важность и тяжесть. Но император Николай II почти один хранил холодное, каменное спокойствие. Он по-прежнему интересовался общим количеством верст, сделанных им в разъездах по России, вспоминал эпизоды из разного рода охот... и т. д.» Свидетелем «того же ледяного спокойствия» автору пришлось быть и в 1915 г. во время отступления из Галиции. Данилов пишет далее: «Что это, спрашивал я себя, — огромная, почти невероятная выдержка, достигнутая воспитанием, вера в божественную предначертанность событий или недостаточная сознательность?». «В общем, — писал он, — государь был человеком среднего масштаба, которого, несомненно, должны были тяготить государственные дела и те сложные события, которыми полно его царствование. Разумеется, не по плечу и не по знаниям ему было и непосредственное руководство войной... Безответственное и беспечальное житие, мне думается, Должно было бы более отвечать и внутреннему складу последнего русского монарха...».
О ничтожности царя как государственного деятеля писал и адмирал Бубнов, так же как и Данилов, близко наблюдавший царя в ставке. Царь «не обладал, к сожалению, свойствами, необходимыми, чтобы править государством», у него просто для этого не хватало ума.
Вспоминая о своих контактах с царем в бытность свою главноуправляющим землеустройством и земледелием, А. Н. Наумов отмечал, что царь во время доклада не слушал, переводил речь на пустяки. «Должен сознаться, — замечал по этому поводу автор, — что подобное отношение государя к вопросам существенного государственного значения произвело на меня в то время (1915 г.) самое расхолаживающее впечатление». Общая оценка личности царя у Наумова сводилась к следующему: «Обладая несомненным умом, острой памятью, немалой долей чуткости и любознательности, Николай Александрович все эти свои природные свойства направлял скорее на усвоение вещей, если так можно выразиться, мелочного порядка, а к государственным вопросам широкого принципиального значения относился поверхностно. Его мысли, вопросы, замечания, как я их вспоминаю, в большинстве случаев отличались относительной узостью, недостаточной серьезностью их содержания. В наших разговорах на общеполитические темы государь не проявлял глубины и широты государственно-мыслительного размаха, который так хотелось чувствовать в Верховном Правителе огромной Российской империи».
Так характеризовал царя симбирский губернский предводитель дворянства, один из активных деятелей Совета объединенного дворянства, к которому Николай II, по собственному признанию автора, относился с большой симпатией.
В. И. Гурко: Сын фельдмаршала и брат генерала, командовавшего армией в годы войны, в 1906 г. товарищ министра внутренних дел, вынужденный покинуть свой пост в связи с нашумевшей «лидвалиадой», в которой он оказался непосредственно замешанным, затем член Государственного совета и активный деятель «объединенного дворянства».
На первое место он ставит безразличие царя к государственным делам. Царь «принуждал» себя заниматься ими, но они его не интересовали. Доклады министров были для него «тяжкой обузой». «Опять министры с их докладами»,— записал он однажды в дневнике. Министры, зная эту черту, стремились при аудиенциях сокращать свои доклады, а некоторые — вставлять в них забавные случаи и анекдоты. Особенно преуспевал в этом «известный анекдотист Н. А. Маклаков» — министр внутренних дел. Любимая сфера, где царь, по его собственному признанию, отдыхал душой, была среда гвардейских офицеров, где он с удовольствием слушал беседы об охоте, лошадях, мелочах военной службы, солдатские песни, военные рассказы и анекдоты.
Хотя, как отмечает Гурко, государственными делами царь занимался «с необыкновенной усидчивостью», творческий подход был ему совершенно чужд — «синтез по природе был ему недоступен». Кто-то метко заметил по этому поводу: «миниатюрист», накапливаемые за годы правления сведения не претворялись у него в знание.
Подробнейшим образом автор характеризует ту черту характера последнего самодержца, которая квалифицировалась как «слабоволие» и по понятным причинам оказалась в центре внимания "общественности": Гурко указывал, что это слабоволие «было своеобразное и одностороннее». Состояло оно в том, что царь «не обладал даром повелевать», чем в большинстве случаев и обусловливалась смена им министров: не умея заставить их осуществлять свои собственные идеи, он надеялся, что преемник найдет более послушных исполнителей. Царь «отнюдь не был безвольным, а, наоборот, отличался упорным стремлением к осуществлению зародившихся у него намерений». Он был настолько упрям, что сотрудники ни в чем не могли его переубедить. Лишь однажды ему была навязана чужая воля — манифест 17 октября 1905 г.
Отличительной чертой царя было полнейшее равнодушие к людям. Он не испытывал никакой приязни даже к долголетним сотрудникам — с прекращением деловых отношений порывал с ними всякую связь. Более того, с кем дольше сотрудничал, к тому относился менее дружественно, «тем менее ему доверял и тем охотнее с ним расставался». Обычно каждый вновь назначенный министр был в фаворе, длительность которого была обратно пропорциональная его инициативности: чем последняя была больше, тем период царского расположения короче. Инициатива расценивалась как посягательство на царские прерогативы. Естественным следствием было «стремление государя пользоваться указаниями людей безответственных, не облеченных никакой властью: поскольку они не были облечены официальными полномочиями, их советы можно было принимать без опасений: слушая их советы, царь был убежден, что «проявляет непосредственно свою личную волю». Отсюда влияние на него таких людей, как князь В. П. Мещерский, А. М. Безобразов и др.
Как и все другие писавшие о Николае II, автор говорит о его «безграничном», «исключительном» самообладании, что тоже, по его мнению, противоречит тезису о слабоволии, о его внешнем индифферентизме. В общем, на взгляд Гурко, «командование кавалерийским полком его больше привлекало, нежели управление великой империей».
А. И. Мосолов: в течение 16 лет был начальником канцелярии министерства двора, т. е. занимал пост, дававший ему возможность наблюдать царя непосредственно.
Так же, как и Гурко, Мосолов отмечал, что царь «увольнял лиц, даже долго при нем служивших с необычайной легкостью». «Для царя, — писал он далее, — министр был чиновником, подобно всякому другому». Схема отношений с каждым вновь назначенным министром всегда была одна и та же: сначала переживался «медовый месяц», затем неизбежно появлялись «облака». Расставался царь с очередным фаворитом «тем скорее, чем более министр настаивал на принципах, был человеком с определенной программой».
Мосолов подробно характеризует весьма своеобразную черту царского характера, которую апологеты именовали «застенчивостью», а критики — «фальшью». Черта эта проявлялась в том, что царь, во-первых, никогда не оспаривал утверждений своего собеседника, с которым был не согласен, и никогда сам лично не сообщал очередной жертве — министру, что уже принял решение об его отставке. Министр являлся на очередной доклад, получал указание о дальнейшей работе, а приехав домой, находил личное письмо царя, извещавшее об отставке. С точки зрения автора, это была не застенчивость, а отсутствие «гражданского мужества», иначе говоря, трусость. Характерно для мелочной аккуратности (не государственный деятель с размахом), что царь никогда не имел своего секретаря, сам ставил печати на свои письма, иногда просил помочь своего камердинера, но при этом всегда его проверял.
Георгий Шавельский: Протопресвитер русской армии в годы первой мировой войны, близко знавший царя и пользовавшийся его расположением.
Его поражал крайний эгоизм Николая II. Царь, несомненно, любил родину, считал Шавельский, готов был даже жизнь за неё отдать, но в то же время реально, на практике, слишком дорожил своим покоем, привычками, здоровьем «и для охранения всего этого, может быть, не замечая того, жертвовал интересами государства». Характерной чертой Николая II был «оптимизм, соединенный с каким-то фаталистическим спокойствием и беззаботностью в отношении будущего, с почти безразличным и равнодушным переживанием худого настоящего». Он охотно слушал докладчика, когда речь шла о приятном, и проявлял «нетерпеливость, а иногда просто обрывал доклад, как только докладчик касался отрицательных, сторон, могущих повлечь печальные последствия». Ответ всегда был один: всё наладится и устроится. Министр иностранных дел Сазонов передал автору один любопытный разговор с царем. «Я, Сергей Дмитриевич, — заявил царь своему собеседнику,— стараюсь ни над чем не задумываться и нахожу, что только так и можно править Россией. Иначе я давно был бы в гробу». Это было его кредо. «Кто хотел бы заботиться исключительно о сохранении своего здоровья и безмятежного покоя, — умозаключал отец Георгий, — для того такой характер не оставлял желать лучшего».
Равнодушие царя и безразличие его ко всему и вся, кроме собственного благополучия, были так велики и всепоглощающи, что поражали каждого, кто сталкивался с ним. «Было жуткое время», — вспоминал генерал Ю. М. Данилов, говоря о кануне падения Порт-Артура. «В царском поезде большинство было удручено событиями, сознавая их важность и тяжесть. Но император Николай II почти один хранил холодное, каменное спокойствие. Он по-прежнему интересовался общим количеством верст, сделанных им в разъездах по России, вспоминал эпизоды из разного рода охот... и т. д.» Свидетелем «того же ледяного спокойствия» автору пришлось быть и в 1915 г. во время отступления из Галиции. Данилов пишет далее: «Что это, спрашивал я себя, — огромная, почти невероятная выдержка, достигнутая воспитанием, вера в божественную предначертанность событий или недостаточная сознательность?». «В общем, — писал он, — государь был человеком среднего масштаба, которого, несомненно, должны были тяготить государственные дела и те сложные события, которыми полно его царствование. Разумеется, не по плечу и не по знаниям ему было и непосредственное руководство войной... Безответственное и беспечальное житие, мне думается, Должно было бы более отвечать и внутреннему складу последнего русского монарха...».
О ничтожности царя как государственного деятеля писал и адмирал Бубнов, так же как и Данилов, близко наблюдавший царя в ставке. Царь «не обладал, к сожалению, свойствами, необходимыми, чтобы править государством», у него просто для этого не хватало ума.
Вспоминая о своих контактах с царем в бытность свою главноуправляющим землеустройством и земледелием, А. Н. Наумов отмечал, что царь во время доклада не слушал, переводил речь на пустяки. «Должен сознаться, — замечал по этому поводу автор, — что подобное отношение государя к вопросам существенного государственного значения произвело на меня в то время (1915 г.) самое расхолаживающее впечатление». Общая оценка личности царя у Наумова сводилась к следующему: «Обладая несомненным умом, острой памятью, немалой долей чуткости и любознательности, Николай Александрович все эти свои природные свойства направлял скорее на усвоение вещей, если так можно выразиться, мелочного порядка, а к государственным вопросам широкого принципиального значения относился поверхностно. Его мысли, вопросы, замечания, как я их вспоминаю, в большинстве случаев отличались относительной узостью, недостаточной серьезностью их содержания. В наших разговорах на общеполитические темы государь не проявлял глубины и широты государственно-мыслительного размаха, который так хотелось чувствовать в Верховном Правителе огромной Российской империи».
Так характеризовал царя симбирский губернский предводитель дворянства, один из активных деятелей Совета объединенного дворянства, к которому Николай II, по собственному признанию автора, относился с большой симпатией.
Достоинства последнего русского самодержца, отмечаемые современниками, усугубляли его характеристику как личности, ничем не выдающейся. Он был примерным семьянином, любил жену и детей (именно чрезмерная привязанность к жене, как считали в «верхах» и помещичье-буржуазных политических кругах, и погубила в первую очередь монарха и монархию). Переписка царской четы свидетельствует о прочной и нежной привязанности царя к своей супруге, четырем дочерям и больному сыну-наследнику. Любимым местопребыванием царя было лоно семьи, а «чтение вдвоем, как свидетельствует Мосолов, было главным удовольствием царской четы».
Царь мастерски читал на русском, английском, французском, датском языках и даже немецком. Последний он знал несколько хуже.
Обвинения царя в пьянстве (его якобы спаивал дворцовый комендант В. Н. Воейков) были необоснованы, тем более что Воейков вообще никогда не пил. Наоборот, царь любил простые здоровые удовольствия вроде охоты, особенно пешие прогулки, во время которых он приводил в изнеможение сопровождавших его флигель-адъютантов.
Адмирал Бубнов указывал, что царь был скромным человеком, приветливым и благосклонным. Никогда от него не слышали грубого или обидного слова. Автору царь лично давал советы, как избавиться от бессонницы. Другой свидетель, генерал Данилов, выражал уверенность, что если бы Николай II не руководствовался ложными убеждениями с их трагическими последствиями, «то о нем сохранилась бы память как о симпатичном, простодушном и приятном в общении человеком».
Резюмируя. Николай II не выделялся какими-либо особо неблагоприятными качествами из ряда монархов и прояих сильных мира сего. Он был, по сути, "монарх типовой резиновый". Таких в мировой истории - пучок за десяток. Искать причины краха в его личных качествах - бессмысленное занятие.
Стабилизец имени Николая.
Aug. 1st, 2012 12:13 amСудьбы лицеистов в дневнике барона Корфа, 1839 год.
Теперь 23-й год, что я вышел из лицея, и, следственно, 23-й год первому выпуску из этого заведения, которое в настоящем времени изменило и свою наружную физиономию, и многое во внутреннем своем назначении. Из всех моих товарищей, живых и мертвых, я до сих пор, по политической моей карьере, стал выше всех. Будущее в руках божьих! Нелюбопытно между тем было обозреть, что в эти 22 года с каждым из нас сталось. Всех нас было только 29, а какое разнообразие в житейских наших судьбах! Вот список всех с означением короткой истории каждого в той степени, в какой она мне известна....
( Read more... )
Общий результат в 22 года (после окончания лицея); из 29 человек: 9 умерли, 2 умерли политически. Из остальных 18-ти: 5 в чистой отставке, 13 в службе, в том числе 5 в генеральских чинах. Женатых - 11. Примечательно, что из 13-ти вышедших в военную службу, остаются в ней теперь только двое. один (Данзас) в армии, и один (Матюшкин) во флоте.
Теперь 23-й год, что я вышел из лицея, и, следственно, 23-й год первому выпуску из этого заведения, которое в настоящем времени изменило и свою наружную физиономию, и многое во внутреннем своем назначении. Из всех моих товарищей, живых и мертвых, я до сих пор, по политической моей карьере, стал выше всех. Будущее в руках божьих! Нелюбопытно между тем было обозреть, что в эти 22 года с каждым из нас сталось. Всех нас было только 29, а какое разнообразие в житейских наших судьбах! Вот список всех с означением короткой истории каждого в той степени, в какой она мне известна....
( Read more... )
Общий результат в 22 года (после окончания лицея); из 29 человек: 9 умерли, 2 умерли политически. Из остальных 18-ти: 5 в чистой отставке, 13 в службе, в том числе 5 в генеральских чинах. Женатых - 11. Примечательно, что из 13-ти вышедших в военную службу, остаются в ней теперь только двое. один (Данзас) в армии, и один (Матюшкин) во флоте.
Надо заметить, что и помимо лиц, окончивших университеты, сословный состав чиновников был шире, чем это указывалось в приведенных статьях устава. Так, например, питомцы воспитательных домов, как указывалось в 54-й статье устава, «определяемые к письменным делам в подведомственные сим домам заведения... по получении классного звания могут поступить в какую-либо другую службу».
Мы не располагаем общими данными о сословном составе чиновников, однако сведения о чиновниках, привлекавшихся к уголовной ответственности за должностные преступления, дают некоторое представление об этом. Так, за 19 лет, с 1841 по 1859 г., было привлечено к ответственности за должностные преступления палатами уголовного суда и «равными им местами» 78 496 чиновников, принадлежащих к самым низшим классам— от XIV до VIII *. По сословной принадлежности они подразделялись на следующие группы (в %):
потомственные дворяне .... 17,3
дети личных дворян..... 18,0
» духовенства...... 3,4
» купечества...... 7,4
» разночинцев...... 53,9
Проанализируем указанные группы, точнее, некоторые из них. Потомственное дворянство можно подразделить на две части: первая—это чиновники, выслужившиеся из канцелярских служителей и получившие потомственное дворянство (в некоторых случаях это могли быть и их дети); вторая — дети поместных дворян. Надо заметить, что поместное дворянство, как правило, начинало службу в армии офицерами, а затем уже переходило на гражданскую либо, в редких случаях получив высшее образование, вступало на гражданскую службу опять-таки не с низших чинов.
Вообще, особенно в начале века, гражданская служба у дворян не считалась почетной. Так, автор книги, посвященной столетию государственной канцелярии, по этому поводу писал: «В понятиях того времени гражданская служба вообще не пользовалась особенным сочувствием, клички «приказный», «чернильная душа», «крапивное семя» и т. п., бывшие в общем употреблении со времени Сумарокова и Фонвизина, наглядно свидетельствовали о пренебрежительном отношении к людям, которым, однако, вверялись важные государственные дела. Для дворянина вступление в ряды чиновников считалось даже неуместным, и взгляд этот поддерживался иногда указаниями высших правительственных лиц».
Говоря о дворянах-помещиках, служивших в Нижнем Новгороде в середине прошлого века, один из чиновников, В. И. Глориантов, писал: «Все они служили управляющими, председателями или же советниками, т. е. начальниками отделений, большая часть из них служила только ради одного почета и получения чинов и орденов». Следовательно, одна часть потомственных дворян была служилая, вторую представляли собою дворяне-помещики, либо служившие по выборам от дворянства, либо занимавшие те или иные крупные посты. В низших чинах их было не много.
* «Суду уголовной палаты предавались в преступлении должностей: 1) чиновники, служащие в общем составе губернского управления; 2) чиновники, состоящие в особенных управлениях по губерниям: в таможенном, соляном, почтовом, лесном... 3) чиновники, состоящие в составе правительствующего Сената и министерских департаментов; 4) канцелярские служители и разного рода нижние чины, состоявшие в гражданской службе; 5) волостные головы и прочие лица волостного и сельского управления» («Свод законов Российской империи», т. 15, ч. II. СПб., 1857, ст. 630). Последние две категории, естественно, в число указанных лиц не входили.
Личными дворянами были дети чиновников, они представляли собою потомственную чиновничью касту во втором, а в некоторых случаях и в третьем поколении. Если учесть, что среди потомственных дворян имеется известное число детей чиновников, то общее их число составит более 20%. Остальная часть чиновников — около 65% — являлись таковыми в первом поколении.
Таким образом, процент потомственного чиновничества, составлявшего особую касту, равнялся примерно 25.
К разночинцам относились дети канцелярских служителей, не имевших классного чина, и других мелких служащих, а также представители различных податных сословий, которые до закона 1827 г. имели право поступать на государственную службу, составляя четвертый разряд канцелярских служителей. Надо заметить, что хотя процент разночинцев равнялся тоже 65, но фактически он был большим, так как к их числу мы можем отнести детей духовенства и купцов, порвавших со своим сословием. Надо иметь в виду, что это не означало господства разночинской идеологии среди чиновников. Фактическая или юридическая принадлежность к разночинцам отнюдь об этом не говорила, наоборот, это была наиболее верноподданная категория.
Другая категория чиновников, привлекавшихся к ответственности по должностным преступлениям, судилась в уголовных департаментах Сената *. Следовательно, как правило, чины VIII—V классов — коллежские асессоры, надворные коллежские и статские советники — судились в Сенате. Лица же IV—II классов привлекались к суду в редчайших случаях.
Число чиновников, привлеченных Сенатом за те же 19 лет, составляло 13 481 человек. По принадлежности к сословиям они распределялись следующим образом (в%):
потомственные дворяне . . . . 19,6
дети личных дворян. .. .. 40,3
» духовенства..... 6,2
» купцов....... 8,3
» разночинцев...... 25,6
Из анализа этих данных видно, что процент личных дворян, т. е. потомственных чиновников, значительно возрастает. С другой стороны, резко уменьшается число разночинцев. Это свидетельствует о том, что многие чиновники из этой категории не достигали чинов VIII—V классов.
Приведенные показатели сословного состава чиновников середины XIX в. являются единственными, которыми мы располагаем, однако, как отмечалось в источниковедческом обзоре, их нельзя считать абсолютно точными, особенно для чиновников, судившихся уголовными департаментами Сената, имея в виду их относительно небольшое число.
Для конца века имеются данные о проценте потомственного дворянства среди различных категорий чиновничества. Так, в материалах Особого совещания по делам дворянского сословия, хранящихся в фонде Канцелярии Министерства внутренних дел по делам дворянства, содержатся опубликованные А. П. Корелиным указанные выше данные. На основе данных о 101 513 чиновниках различных рангов устанавливается, что среди чинов первых четырех классов потомственных дворян (по происхождению) было 71,5%, V—VIII классов — 37,9 и IX—XIV — 22,3% . Надо иметь в виду, что далеко не все дворяне являлись потомственными помещиками, как об этом свидетельствует анализ имущественного положения чинов первых четырех классов.
* Согласно существовавшему законодательству, «суду Правительствующего Сената предаются: 1) сенаторы; 2) обер-прокуроры; 3) директора министерских департаментов и канцелярий; 4) губернаторы; 5) губернские предводители дворянства и исправляющие их должность; 6) председатели палат и председательствующие во всех других равных палатам местах по губерниям и областям; также советники главных управлений Сибирских и областные тамошние начальники; 7) губернские и областные прокуроры; 8) муфтии и «кади-эскер»» («Свод законов Российской империи», т. 15, ч. И. СПб.. 1857, ст. 632).
Мы не располагаем общими данными о сословном составе чиновников, однако сведения о чиновниках, привлекавшихся к уголовной ответственности за должностные преступления, дают некоторое представление об этом. Так, за 19 лет, с 1841 по 1859 г., было привлечено к ответственности за должностные преступления палатами уголовного суда и «равными им местами» 78 496 чиновников, принадлежащих к самым низшим классам— от XIV до VIII *. По сословной принадлежности они подразделялись на следующие группы (в %):
потомственные дворяне .... 17,3
дети личных дворян..... 18,0
» духовенства...... 3,4
» купечества...... 7,4
» разночинцев...... 53,9
Проанализируем указанные группы, точнее, некоторые из них. Потомственное дворянство можно подразделить на две части: первая—это чиновники, выслужившиеся из канцелярских служителей и получившие потомственное дворянство (в некоторых случаях это могли быть и их дети); вторая — дети поместных дворян. Надо заметить, что поместное дворянство, как правило, начинало службу в армии офицерами, а затем уже переходило на гражданскую либо, в редких случаях получив высшее образование, вступало на гражданскую службу опять-таки не с низших чинов.
Вообще, особенно в начале века, гражданская служба у дворян не считалась почетной. Так, автор книги, посвященной столетию государственной канцелярии, по этому поводу писал: «В понятиях того времени гражданская служба вообще не пользовалась особенным сочувствием, клички «приказный», «чернильная душа», «крапивное семя» и т. п., бывшие в общем употреблении со времени Сумарокова и Фонвизина, наглядно свидетельствовали о пренебрежительном отношении к людям, которым, однако, вверялись важные государственные дела. Для дворянина вступление в ряды чиновников считалось даже неуместным, и взгляд этот поддерживался иногда указаниями высших правительственных лиц».
Говоря о дворянах-помещиках, служивших в Нижнем Новгороде в середине прошлого века, один из чиновников, В. И. Глориантов, писал: «Все они служили управляющими, председателями или же советниками, т. е. начальниками отделений, большая часть из них служила только ради одного почета и получения чинов и орденов». Следовательно, одна часть потомственных дворян была служилая, вторую представляли собою дворяне-помещики, либо служившие по выборам от дворянства, либо занимавшие те или иные крупные посты. В низших чинах их было не много.
* «Суду уголовной палаты предавались в преступлении должностей: 1) чиновники, служащие в общем составе губернского управления; 2) чиновники, состоящие в особенных управлениях по губерниям: в таможенном, соляном, почтовом, лесном... 3) чиновники, состоящие в составе правительствующего Сената и министерских департаментов; 4) канцелярские служители и разного рода нижние чины, состоявшие в гражданской службе; 5) волостные головы и прочие лица волостного и сельского управления» («Свод законов Российской империи», т. 15, ч. II. СПб., 1857, ст. 630). Последние две категории, естественно, в число указанных лиц не входили.
Личными дворянами были дети чиновников, они представляли собою потомственную чиновничью касту во втором, а в некоторых случаях и в третьем поколении. Если учесть, что среди потомственных дворян имеется известное число детей чиновников, то общее их число составит более 20%. Остальная часть чиновников — около 65% — являлись таковыми в первом поколении.
Таким образом, процент потомственного чиновничества, составлявшего особую касту, равнялся примерно 25.
К разночинцам относились дети канцелярских служителей, не имевших классного чина, и других мелких служащих, а также представители различных податных сословий, которые до закона 1827 г. имели право поступать на государственную службу, составляя четвертый разряд канцелярских служителей. Надо заметить, что хотя процент разночинцев равнялся тоже 65, но фактически он был большим, так как к их числу мы можем отнести детей духовенства и купцов, порвавших со своим сословием. Надо иметь в виду, что это не означало господства разночинской идеологии среди чиновников. Фактическая или юридическая принадлежность к разночинцам отнюдь об этом не говорила, наоборот, это была наиболее верноподданная категория.
Другая категория чиновников, привлекавшихся к ответственности по должностным преступлениям, судилась в уголовных департаментах Сената *. Следовательно, как правило, чины VIII—V классов — коллежские асессоры, надворные коллежские и статские советники — судились в Сенате. Лица же IV—II классов привлекались к суду в редчайших случаях.
Число чиновников, привлеченных Сенатом за те же 19 лет, составляло 13 481 человек. По принадлежности к сословиям они распределялись следующим образом (в%):
потомственные дворяне . . . . 19,6
дети личных дворян. .. .. 40,3
» духовенства..... 6,2
» купцов....... 8,3
» разночинцев...... 25,6
Из анализа этих данных видно, что процент личных дворян, т. е. потомственных чиновников, значительно возрастает. С другой стороны, резко уменьшается число разночинцев. Это свидетельствует о том, что многие чиновники из этой категории не достигали чинов VIII—V классов.
Приведенные показатели сословного состава чиновников середины XIX в. являются единственными, которыми мы располагаем, однако, как отмечалось в источниковедческом обзоре, их нельзя считать абсолютно точными, особенно для чиновников, судившихся уголовными департаментами Сената, имея в виду их относительно небольшое число.
Для конца века имеются данные о проценте потомственного дворянства среди различных категорий чиновничества. Так, в материалах Особого совещания по делам дворянского сословия, хранящихся в фонде Канцелярии Министерства внутренних дел по делам дворянства, содержатся опубликованные А. П. Корелиным указанные выше данные. На основе данных о 101 513 чиновниках различных рангов устанавливается, что среди чинов первых четырех классов потомственных дворян (по происхождению) было 71,5%, V—VIII классов — 37,9 и IX—XIV — 22,3% . Надо иметь в виду, что далеко не все дворяне являлись потомственными помещиками, как об этом свидетельствует анализ имущественного положения чинов первых четырех классов.
* Согласно существовавшему законодательству, «суду Правительствующего Сената предаются: 1) сенаторы; 2) обер-прокуроры; 3) директора министерских департаментов и канцелярий; 4) губернаторы; 5) губернские предводители дворянства и исправляющие их должность; 6) председатели палат и председательствующие во всех других равных палатам местах по губерниям и областям; также советники главных управлений Сибирских и областные тамошние начальники; 7) губернские и областные прокуроры; 8) муфтии и «кади-эскер»» («Свод законов Российской империи», т. 15, ч. И. СПб.. 1857, ст. 632).
Глава 1. Чиновничество.
Издание в 1722 г. закона, вводившего Табель о рангах, положило начало образованию в России чиновничества как особой группы, наделенной рядом прав и преимуществ. Собственно, введение Табели о рангах явилось своеобразным развитием закона 1682 г. об уничтожении местничества. Отныне основной путь получения дворянского звания лежал через службу. Именно с этого момента фактически появляется наряду с поместным служилое дворянство, которое с каждым годом увеличивается.
Табель гражданских чинов (мы не касаемся здесь военного и морского) устанавливала 14 классов, соответствовавших определенным должностям, однако со временем это соответствие постепенно все более и более нарушалось.
С введением Табели занятие любой классной должности в системе государственных учреждений становилось невозможным, если данное лицо не являлось чиновником. Для должностей, стоявших на самых низших ступенях служебной лестницы, игравших «техническую» роль, — канцеляристов, подканцеляристов, копиистов и т. д. — создавался специальный институт канцелярских служителей. Институт канцелярских служителей являлся начальной ступенью чиновной службы, через которую должна была проходить основная масса будущих чиновников. При этом продолжительность пребывания в ней определяла происхождение и образование.
Чиновничество, составляя особую бюрократическую касту, проводило в жизнь все указания верховной власти.
Рассмотрим основные вопросы, связанные со службой чиновничества.
Поступление на службу в гражданское ведомство определялось тремя условиями: сословным происхождением, возрастом, уровнем знаний. По «праву происхождения» вступать в гражданскую службу разрешалось: детям потомственных и личных дворян, детям священников и диаконов как православного, так и униатского вероисповедания*, а также детям протестантских пасторов и купцов первой гильдии. Помимо этих категорий разрешалось поступать на службу детям приказных служителей (т. е. канцелярских служителей, не имевших чина.— Авт.), ученых и художников, не имевших чина.
По «праву происхождения» на гражданскую службу могли поступать также дети придворных служителей, почтальонов и других низших почтовых служителей, мастеров и подмастерьев фабрик и заводов, подведомственных Кабинету и Департаменту уделов, «но с тем ограничением, что первые могут быть определены только на места Придворного ведомства, дети почтовых служителей — по Почтовому ведомству, а последние по ведомству Кабинета и Департамента уделов».
Все остальные категории населения, как указывалось в пункте 5 «Устава о службе гражданской», не могли поступать на службу. Однако в последующем пункте говорилось: «Запрещение, в ст. 5 постановленное, остается без действия, и лица, в оном означенные, получают право вступать в гражданскую службу: 1) когда кто из них по месту воспитания своего приобретет право на классный чин или вообще окончит курс учения в таком заведении, из которого на основании сего устава дозволено принимать в службу независимо от рода и звания; 2) когда кто приобретет порядком, для сего узаконенным, ученую или академическую степень» **.
Таким образом, сословные рамки несколько расширялись, так как по уставу 1804 г. доступ в университеты был открыт для лиц всех сословий, а последующий устав 1835 г. хотя и ставил своей задачей сделать университеты доступными в основном для детей дворян, но не устанавливал прямого запрещения для поступления в них лиц других сословий***, исключая детей крепостных.
* В последующих изданиях «Устава о службе гражданской» указываются и дети священнослужителей армяно-григорианского вероисповедания.
** К этим учебным заведениям относились университеты, духовные училища, лицеи и училища «высших наук князя Безбородки» в Нежине и Демидовского лицея в Ярославле («Устав о службе гражданской», ст. 60).
*** Надо заметить, что даже в наиболее реакционное время, в конце 40-х — первой половине 50-х годов, многие студенты не принадлежали к дворянскому сословию. Приведем сведения по двум факультетам Московского университета — юридическому (наиболее аристократическому по составу) и историко-филологическому (наиболее демократическому) за 1847 и 1856 гг. (в %).
Юридический факультет 1847 г. 1856 г.
Потомственные дворяне 59,4 68,2
Дети чиновников, обер-офицеров и духовенства 16,2 14,8
Разночинцы 15,6 11,7
Иностранцы и лица, сословная принадлежность которых не установлена 9,5 5,2
Историко-филологический факультет
Потомственные дворяне 35,4 41,2
Дети чиновников, обер-офицеров и духовенства 27,5 41,2
Разночинцы 26,3 11,2
Иностранцы и лица, сословная принадлежность которых не установлена 10,8 6,4
(Т. Б. Рябикова. Численный и сословный состав студентов Московского университета.—«Вестник МГУ». Серия историческая, 1974, №5, стр. 62).
Если учесть, что дети чиновников — это дети чиновников низших рангов, а обер-офицерские дети —дети солдат, выслужившихся в офицеры, то процент разночинцев будет еще выше.
Издание в 1722 г. закона, вводившего Табель о рангах, положило начало образованию в России чиновничества как особой группы, наделенной рядом прав и преимуществ. Собственно, введение Табели о рангах явилось своеобразным развитием закона 1682 г. об уничтожении местничества. Отныне основной путь получения дворянского звания лежал через службу. Именно с этого момента фактически появляется наряду с поместным служилое дворянство, которое с каждым годом увеличивается.
Табель гражданских чинов (мы не касаемся здесь военного и морского) устанавливала 14 классов, соответствовавших определенным должностям, однако со временем это соответствие постепенно все более и более нарушалось.
С введением Табели занятие любой классной должности в системе государственных учреждений становилось невозможным, если данное лицо не являлось чиновником. Для должностей, стоявших на самых низших ступенях служебной лестницы, игравших «техническую» роль, — канцеляристов, подканцеляристов, копиистов и т. д. — создавался специальный институт канцелярских служителей. Институт канцелярских служителей являлся начальной ступенью чиновной службы, через которую должна была проходить основная масса будущих чиновников. При этом продолжительность пребывания в ней определяла происхождение и образование.
Чиновничество, составляя особую бюрократическую касту, проводило в жизнь все указания верховной власти.
Рассмотрим основные вопросы, связанные со службой чиновничества.
Поступление на службу в гражданское ведомство определялось тремя условиями: сословным происхождением, возрастом, уровнем знаний. По «праву происхождения» вступать в гражданскую службу разрешалось: детям потомственных и личных дворян, детям священников и диаконов как православного, так и униатского вероисповедания*, а также детям протестантских пасторов и купцов первой гильдии. Помимо этих категорий разрешалось поступать на службу детям приказных служителей (т. е. канцелярских служителей, не имевших чина.— Авт.), ученых и художников, не имевших чина.
По «праву происхождения» на гражданскую службу могли поступать также дети придворных служителей, почтальонов и других низших почтовых служителей, мастеров и подмастерьев фабрик и заводов, подведомственных Кабинету и Департаменту уделов, «но с тем ограничением, что первые могут быть определены только на места Придворного ведомства, дети почтовых служителей — по Почтовому ведомству, а последние по ведомству Кабинета и Департамента уделов».
Все остальные категории населения, как указывалось в пункте 5 «Устава о службе гражданской», не могли поступать на службу. Однако в последующем пункте говорилось: «Запрещение, в ст. 5 постановленное, остается без действия, и лица, в оном означенные, получают право вступать в гражданскую службу: 1) когда кто из них по месту воспитания своего приобретет право на классный чин или вообще окончит курс учения в таком заведении, из которого на основании сего устава дозволено принимать в службу независимо от рода и звания; 2) когда кто приобретет порядком, для сего узаконенным, ученую или академическую степень» **.
Таким образом, сословные рамки несколько расширялись, так как по уставу 1804 г. доступ в университеты был открыт для лиц всех сословий, а последующий устав 1835 г. хотя и ставил своей задачей сделать университеты доступными в основном для детей дворян, но не устанавливал прямого запрещения для поступления в них лиц других сословий***, исключая детей крепостных.
* В последующих изданиях «Устава о службе гражданской» указываются и дети священнослужителей армяно-григорианского вероисповедания.
** К этим учебным заведениям относились университеты, духовные училища, лицеи и училища «высших наук князя Безбородки» в Нежине и Демидовского лицея в Ярославле («Устав о службе гражданской», ст. 60).
*** Надо заметить, что даже в наиболее реакционное время, в конце 40-х — первой половине 50-х годов, многие студенты не принадлежали к дворянскому сословию. Приведем сведения по двум факультетам Московского университета — юридическому (наиболее аристократическому по составу) и историко-филологическому (наиболее демократическому) за 1847 и 1856 гг. (в %).
Юридический факультет 1847 г. 1856 г.
Потомственные дворяне 59,4 68,2
Дети чиновников, обер-офицеров и духовенства 16,2 14,8
Разночинцы 15,6 11,7
Иностранцы и лица, сословная принадлежность которых не установлена 9,5 5,2
Историко-филологический факультет
Потомственные дворяне 35,4 41,2
Дети чиновников, обер-офицеров и духовенства 27,5 41,2
Разночинцы 26,3 11,2
Иностранцы и лица, сословная принадлежность которых не установлена 10,8 6,4
(Т. Б. Рябикова. Численный и сословный состав студентов Московского университета.—«Вестник МГУ». Серия историческая, 1974, №5, стр. 62).
Если учесть, что дети чиновников — это дети чиновников низших рангов, а обер-офицерские дети —дети солдат, выслужившихся в офицеры, то процент разночинцев будет еще выше.
В историческое время в лесах таежного севера господствовали, по-видимому, те же древесные породы, что и теперь — сосна, ель, береза, но лиственницы, кедра, липы и клена было больше. Известно, например, что леса Пинежского уезда (Архангельская губерния), особенно Валдокурской волости, изобиловали лиственницей. Даже в середине XIX в. в этом уезде только под корабельными лиственничными лесами было 108318 десятин. В те же годы их усиленно вырубали и сплавляли лес в Архангельское адмиралтейство. В верховьях р. Вычегды и ее притоков росли кедровые леса. Об одном из них было известно, что он давал урожай почти ежегодно . Из широколиственных пород шире всего была распространена липа. В Онежском уезде она встречалась в окрестностях Колодозерского погоста и Деревень Кундозеро, Сойма, Наволок, Заболотный След. В Пудожском уезде липы было больше. В примечаниях к генеральному межеванию о ней упоминалось при описании двух лесных дач. Одна из них принадлежала погосту Чепужскому и деревням Кершин Омут, Худой Угол, Сорочье Поле, Вешний Двор, а вторая — погосту Колодезному, Отовозерской выставке и деревням Дубовска, Трабовска, Вирозеро, Пизозеро, Табозеро. В некоторых из этих мест липа сохранилась и теперь. Раньше она встречалась в лесах таежного Севера не только как примесь, но и как господствующая порода, занимавшая целые участки. В одной из грамот великого князя Василия Ивановича (1517 г.) упоминалось, например, что он пожаловал «лес дикий — старое липовое раменье», находившийся в Вондокурской волости Устюжского уезда. Уже в то время липа сильно вырубалась, и поэтому кое-где пытались ограничить ее истребление. В описании леса, находившегося на одном из островов по Северной Двине, было сказано (1563 г.), что в нем запрещалось драть лыко. Местами встречался и клен, в конце XVIII в. он отмечался в лесах Онежского уезда, в окрестностях с. Успенского и деревень Сцетин Остров, Минкин Конец, Кумбозерский Тыр-Наволок, Немята и ряда других.
( Read more... )
В прошлом, как и теперь, численность промысловых рыб, зверей и птиц сильно колебалась, и наряду с обильными годами были годы, когда она резко падала. В наказах крестьян Кольского уезда, составлявшихся в 1767 г. для Екатерининской законодательной комиссии 1767 г., особо отмечалось, что семужьих промыслов нет уже 5 лет, а сельдяные, хотя и есть, но плохие. А белок уже несколько лет так мало, что их «и на земле не видали». Те же жалобы шли из Кандалакши и из Керетской волости, где упадок рыбных и звериных промыслов повлек за собой «всеконечную нищету и скудость» и «безмерный великий глад». Русские крестьяне, жившие в Усть-Цылемской и Ижемской слободах, также жаловались, что зверей и рыб стало мало. Жалобы на уменьшение численности белок, куниц, лисиц, горностаев и зайцев встречаются в наказах крестьян Введенcкой волости Устюжского уезда (Вологодская губерния), а также Вишерской и Подгородной волостей Яренского уезда (Вологодская губерния). Вишерцы отметили и год (1763), с которого началось уменьшение численности этих зверей.
( Read more... )
В прошлом, как и теперь, численность промысловых рыб, зверей и птиц сильно колебалась, и наряду с обильными годами были годы, когда она резко падала. В наказах крестьян Кольского уезда, составлявшихся в 1767 г. для Екатерининской законодательной комиссии 1767 г., особо отмечалось, что семужьих промыслов нет уже 5 лет, а сельдяные, хотя и есть, но плохие. А белок уже несколько лет так мало, что их «и на земле не видали». Те же жалобы шли из Кандалакши и из Керетской волости, где упадок рыбных и звериных промыслов повлек за собой «всеконечную нищету и скудость» и «безмерный великий глад». Русские крестьяне, жившие в Усть-Цылемской и Ижемской слободах, также жаловались, что зверей и рыб стало мало. Жалобы на уменьшение численности белок, куниц, лисиц, горностаев и зайцев встречаются в наказах крестьян Введенcкой волости Устюжского уезда (Вологодская губерния), а также Вишерской и Подгородной волостей Яренского уезда (Вологодская губерния). Вишерцы отметили и год (1763), с которого началось уменьшение численности этих зверей.
Бедные царские дети.
Jul. 18th, 2012 12:34 amВ ночь на 25 ноября 1741 года гренадерская рота Преображенского полка совершила очередной переворот. Свергнутый император, Иван Антонович, находился на 14 месяце царствования и 16 месяце жизни. Его мать, Анна Леопольдовна, четырьмя месяцами ранее родила девочку, Екатерину, и наверстывала упущенное, проводя время в пирах и забавах. Отец императора, принц Антон, был занят постройкой нового дворца и парка, в котором можно было бы разъезжать на шестерке лошадей...
Гвардейцы входят в спящий дворец без всякого кровопролития. Страсти разгорелись, когда добрались до царских покоев: малолетних детей вырывают из рук кормилицы, четырехмесячную принцессу Екатерину Антоновну пьяный преображенец роняет; Анну Леопольдовну и принца Антона Брауншвейгского оскорбляют.
Тут является Елизавета, переодетая в мужской костюм, и объявляет Брауншвейгскому семейству, что они больше не царствуют, но жить будут...
Сначала было объявлено, что семья отсылается на родину - в Германию.
До декабря 1742 года принцев держат в Риге, затем в Динамюндской крепости. Пошли слухи, что принцев не только освободят, но и вернут к власти. Опасения Елизаветы Петровны всё усиливались. И вместо отсылки в Германию принцев переводят в Холмогоры, на Белое море, выход к которому, впрочем, надежно заперт Архангельском.
Четыре главных арестанта - двое взрослых и двое детей, а также близкая к ним придворная дама. Постепенно число узников увеличивется: в тюрьме Анна Леопольдовна родила еще троих детей: Елисавету (1743), Петра (1745) и Алексея (1746). Все пятеро детей - внучатые племянники и племянницы Елизаветы Петровны.
( Read more... )
20 октября 1782 года новый приступ душевной болезни уносит 39-летнюю Елизавету, самую живую из четырех, героиню бибиковского отчета, скорее всего ту, в которую генерал влюбился без памяти... Траура не было. Через пять лет скончался "младший принц" Алексей Антонович. О двух оставшихся почти позабыли в грохоте войн и революций.
Принц Петр Антонович умер в 1798 году. Осталась одна принцесса Екатерина, больная, глухая...
Уж нет на свете Екатерины II, убили Павла I; и тут, в 1802 году, 63-летняя Екатерина Антоновна пишет страшное, не очень грамотное письмо своему духовнику - трагический аккорд, завершающий всю эпопею: "Преподобнейший духовный отец Феофан! Што мне было в тысячу раз лючше было жить в Холмогорах, нежели в Горсенсе. Што меня придворные датские не любят и часто оттого плакала... и я теперь горькие слезы проливаю, проклиная себя, что я давно не умерла".
Жили они в тюрьме, а потом, на свободе, плакали по той самой тюрьме. Екатерина Антоновна умерла в апреле 1807 года. Незадолго до смерти она на память нарисовала свое холмогорское жилище и сохранила до конца неведомо как доставшийся и спрятанный сувенир в виде серебряного рубля с изображением "императора Иоанна" - ее убитого брата.
Гвардейцы входят в спящий дворец без всякого кровопролития. Страсти разгорелись, когда добрались до царских покоев: малолетних детей вырывают из рук кормилицы, четырехмесячную принцессу Екатерину Антоновну пьяный преображенец роняет; Анну Леопольдовну и принца Антона Брауншвейгского оскорбляют.
Тут является Елизавета, переодетая в мужской костюм, и объявляет Брауншвейгскому семейству, что они больше не царствуют, но жить будут...
Сначала было объявлено, что семья отсылается на родину - в Германию.
До декабря 1742 года принцев держат в Риге, затем в Динамюндской крепости. Пошли слухи, что принцев не только освободят, но и вернут к власти. Опасения Елизаветы Петровны всё усиливались. И вместо отсылки в Германию принцев переводят в Холмогоры, на Белое море, выход к которому, впрочем, надежно заперт Архангельском.
Четыре главных арестанта - двое взрослых и двое детей, а также близкая к ним придворная дама. Постепенно число узников увеличивется: в тюрьме Анна Леопольдовна родила еще троих детей: Елисавету (1743), Петра (1745) и Алексея (1746). Все пятеро детей - внучатые племянники и племянницы Елизаветы Петровны.
( Read more... )
20 октября 1782 года новый приступ душевной болезни уносит 39-летнюю Елизавету, самую живую из четырех, героиню бибиковского отчета, скорее всего ту, в которую генерал влюбился без памяти... Траура не было. Через пять лет скончался "младший принц" Алексей Антонович. О двух оставшихся почти позабыли в грохоте войн и революций.
Принц Петр Антонович умер в 1798 году. Осталась одна принцесса Екатерина, больная, глухая...
Уж нет на свете Екатерины II, убили Павла I; и тут, в 1802 году, 63-летняя Екатерина Антоновна пишет страшное, не очень грамотное письмо своему духовнику - трагический аккорд, завершающий всю эпопею: "Преподобнейший духовный отец Феофан! Што мне было в тысячу раз лючше было жить в Холмогорах, нежели в Горсенсе. Што меня придворные датские не любят и часто оттого плакала... и я теперь горькие слезы проливаю, проклиная себя, что я давно не умерла".
Жили они в тюрьме, а потом, на свободе, плакали по той самой тюрьме. Екатерина Антоновна умерла в апреле 1807 года. Незадолго до смерти она на память нарисовала свое холмогорское жилище и сохранила до конца неведомо как доставшийся и спрятанный сувенир в виде серебряного рубля с изображением "императора Иоанна" - ее убитого брата.
По Кирикову.
XIV—XVII вв.
Исторических сведений о занятиях населения тундры в XIV—XVII вв. немного. В одном из источников, а именно в писцовой книге Пустозерской волости, сказано, что в 1575 г. в этой волости было 144 двора, в которых жило «русаков и пермяков» 282 человека (по-видимому, показаны только взрослые люди, с которых брали оброк. В самом Пустозерске было 52 двора и в волости — 92). На следующий год прибавилось еще 47 дворов с 69 людьми. Но своих угодий и ловищ у них не было, и жили они тем, что нанимались к старожилам. Оброк со старожилов был положен в совокупности 80 рублей, а с еще не обжившихся, новоприбылых — 5 рублей. Кроме того, пустозерцы должны были отдавать в казну каждую десятую семгу.
Наряду с русскими и пермяками в Пустозерской волости жило 49 ненцев. Жили они в чумах, охотились на зверей в тундрах и притундровых лесах и пасли оленей, принадлежавших пустозерцам. Дань с них была положена 90 белых песцов. Платили дань и приуральские ненцы. С них было положено брать 240 соболей. На морские острова, входившие в Пустозерское воеводство, приходили двиняне, устюжане и пинежане. Они промышляли моржей и должны были отдавать в казну каждый десятый клык от добытых зверей.
Население Кольского полуострова также добывало средства существования охотой, рыбной ловлей и зверобойным промыслом. В грамоте Ивана Грозного, пожалованной в 1556 г. Печенгскому монастырю, упоминался, кроме того, и «морской вымет», если из моря... «в тех губах (Пазрекской, Печенгской, Мотоцкой, Урской, Лицкой, Навдемской. — Кириков) выкинет морем кита или моржа, или какого иного зверя».
XVIII в. — первая половина XIX в.
Из наземных промысловых животных, населявших тундру, наибольшее значение в XVIII в. имели песцы и северные олени. Среди песцов попадались и голубые, но их было мало и встречались они не везде. Например, на п-oве Канине голубых песцов не было.
Югорские ясачные ненцы, кочевавшие между Печорой и Уралом, сообщили (в 1707 г.) в наказе для Екатерининской законодательной комиссии важные сведения о своем быте. К Пустозерокому острогу было приписано 437 ненцев, владевших луком, к Усть-Цылемской слободке — 104 и к Ижемской — 142. В 1707 г. ясачный оклад с пустозерских ненцев был увеличен до трех белых песцов с лука (с человека, умевшего им владеть). Ненцы просили сбавить ясак до одного песца. Кроме песцов и оленей, они добывали лисиц, медведей, гусей, белых куропаток и ловили рыбу, а жившие у морского побережья охотились еще и на моржей.
Морской зверобойный промысел имел большое значение у русских поморов. Жители Кольского полуострова и онежцы промышляли морского зверя отчасти на Новой Земле, но больше — на Груманте (о-в Шпицберген); иногда добирались до Гренландии. Мезенцы же ходили на п-ов Канин и на Новую Землю.
На Груманте и на о-ве Медвежьем поморы добывали моржей, белух, морских зайцев, нерп, лысунов и белых медведей. По Мурманскому берегу моржей было мало, и здесь добывались главным образом серка, нерпа, морские зайцы и тевяки. В 40-х годах XIX в. лучшие промыслы морского зверя были около Югорского Шара, где часто попадались стада моржей в несколько сот, а иногда и в несколько тысяч голов. В море около Груманта и о-ва Медвежьего часто бывали киты. Заходили они но множестве и в Кольский залив. Жители г. Колы ловили их, обметывая церемонными исподами. В рыбных промыслах особенно большое значение имела семга. В реках по Мурманскому берегу ее ловили главным образом с весны до Ильина дня (до середины июля), а в peках, впадающих в Белое море, — с. августа по октябрь. Гольцов (Salvelinus sp.) ловили изредка на Мурманском берегу и помногу - на Новой Земле. В горах на Груманте промышлялись голубые песцы и олени.
Вторая половина XIX в. — первое тридцатилетие XX в.
Главными занятиями населения в это время были оленеводство, охотничий промысел и рыбная ловля. Оленеводство страдало от сибирской язвы, поражавшей стада приблизительно через каждые 10 лет. Много оленей погибало и в зимы с необычно высоким снежным покровом.
Жители тундры охотились за песцами, дикими оленями, горностаями, зайцами, лисицами и волками. Иногда убивали и медведей, заходивших в тундру. Население лесотундры, кроме того, добывало понемногу белок и куниц. Добывали они и птицу — гусей, уток и особенно много белых куропаток. В 1925 г. в одном только Усть-Усинском районе было закуплено около 800 тыс. куропаток. Численность некоторых видов, особенно зайца-беляка, иногда резко колебалась. В отдельные годы беляков было так много, что один охотник налавливал их до 600—800 штук в год. Очень сильно изменялся и налет белых куропаток, прикочевывавших в лесотундру на зимовку. В 20-х годах бывали зимы, когда один охотник добывал до 10 тыс. куропаток. В среднем же жители, например, с. Петрупь. (на р. Усе) ловили в год около. 2 тыс. куропаток на человека. Местные жители употребляли мясо куропаток вместо хлеба и на подкорм рогатого скота.
Основу рыбного промысла составляла ловля семги.
Второе тридцатилетие XX в.
Природные угодья тундры и лесотундры и теперь еще мало изменены людьми, за исключением окрестностей городов и поселков. Поэтому изменения в распространении и численности промысловых животных, происходившие во втором тридцатилетии XX в., были связаны главным образом с резкими отклонениями от обычного хода сезонных периодических явлений, с инфекционными болезнями, с чрезмерным истреблением животных или, наоборот, с их защитой и охраной.
В рассматриваемое время наибольшее значение в промысле зверей занимал песец. Это побудило исследовать размещение песца с большей обстоятельностью, чем прежде. Оказалось, что в Большеземельской и Малоземельской тундрах находится около 30 тыс. песцовых нор, пригодных для вывода потомства; плотность их размещения уменьшается с севера па юг. На северной окраине тундры, от 69°40' до 69°, на 1000 га было насчитано 4,7 нор; южнее, между 69 и 68°,— 2,9 нор, и в южных кустарничковых тундрах, между 68 и 67° — 1,7 нор. Такое размещение объясняется тем, что в северной тундре больше возвышенных, пригодных для норения песца мест и угодий, предпочитаемых леммингами, и меньше его врагов — волков и лисиц. Однако наибольшее число выводков песца приходится на Европейском Севере на среднюю полосу тундры, а не на самую северную. Некоторое противоречие этих данных объясняется, может быть, тем, что число выводков не вполне пропорционально числу нор. Известно, что песцы предпринимают большие перекочевки. Особенно большие перекочевки, захватывавшие значительную часть населения песцов, наблюдались в годы, когда их численность была велика, а пищи не хватало. Такими годами в Большеземельской и Малоземельской тундрах были 1937, 1947 и 1956 гг. Десятилетний промежуток между большими перекочевками был отмечен и в первом тридцатилетии XX в. (1917-1927 гг.). Численность населения песцов оставалась в рассматриваемый период приблизительно такой же, как и в начале столетия; в 1956—1958 гг. добыча песцов в Европейской части СССР колебалась от 11 до 19 тыс в год. Ареал же песца за три этих десятилетия несколько уменьшился, и южная граница его норения отступила к северу.
Одновременно с этим происходило продвижение к северу лисицы, выводки ее были обнаружены на самом побережье Баренцева моря. Зимой же лисица стала заходить до берегов Карского моря. Далеко в глубь лесотундры и тундры проник за эти годы и лось. Летом лоси, спасаясь от гнуса, переходят через Большеземельскую и Малоземельскую тундры и выходят к морскому побережью, где ветры отгоняют насекомых. Зимой же сохатые откочевывают в лесотундру и в северную тайгу. Распространение и численность северного оленя продолжали сокращаться. В Канинской, Малоземельской и Большеземельской тундрах северных оленей уже не стало, за исключением небольшого участка у Чешской губы. В лесотундре они сохранялись лишь кое-где, например в верхнем течении р. Пеши.
Самой многочисленной из промысловых птиц европейской тундры и лесотундры была белая куропатка. Плотность ее населения велика. В Тиманской тундре весной 1938 г. плотнее всего были заселены участки кочковатой тундры с зарослями ивняка — там встречалось около 30 гнезд на 1 км2; на кочковатой тундре с зарослями ерника насчитывалось около 25 гнезд на 1 км2.
Белые куропатки добываются главным образом в тех местах, где они скапливаются зимой при перекочевках. В тундре на п-ове Канине к таким местам относятся, например, долины рек Губистой, Двойника, Костылихи, Жемчужной, а в Тиманской тундре — долины рек Вельпы, Икчи, Великой и Волонги. Особенно же много белых куропаток в зарослях ивняка по долинам р. Усы и р. Печоры. Численность налетающих зимой белых куропаток колебалась так же сильно, как и в предыдущем столетии и в начале XX в. Зимой 1942/43 г., например, в долинах верхнего течения р. Усы и ее притока р. Кось-Ю каждый из жителей, занимавшийся ловлей этих птиц, добывал в среднем около 1000 штук за зиму. Массовое скопление белых куропаток было обнаружено в марте 1948 г. в пойме Печоры. В 50-х же годах численность их резко сократилась. Так, в Архангельской области и в Коми АССР за зиму 1954/55 г. было заготовлено 39 372 белых куропатки, — примерно в 20 раз меньше, чем в одном только Усть-Усинском рaйоне в 1925 г., а в долинах р. Кось-Ю и верхнего течения р. Усы зимой 1959/60 г. их было добыто приблизительно в 10 раз меньше, чем зимой 1942/43 г. Численность других тетеревиных птиц, встречающихся в лесотундре ( глухарь, рябчик, тетерев), также резко понизилась в 50-е годы, и их стало здесь мало.
XIV—XVII вв.
Исторических сведений о занятиях населения тундры в XIV—XVII вв. немного. В одном из источников, а именно в писцовой книге Пустозерской волости, сказано, что в 1575 г. в этой волости было 144 двора, в которых жило «русаков и пермяков» 282 человека (по-видимому, показаны только взрослые люди, с которых брали оброк. В самом Пустозерске было 52 двора и в волости — 92). На следующий год прибавилось еще 47 дворов с 69 людьми. Но своих угодий и ловищ у них не было, и жили они тем, что нанимались к старожилам. Оброк со старожилов был положен в совокупности 80 рублей, а с еще не обжившихся, новоприбылых — 5 рублей. Кроме того, пустозерцы должны были отдавать в казну каждую десятую семгу.
Наряду с русскими и пермяками в Пустозерской волости жило 49 ненцев. Жили они в чумах, охотились на зверей в тундрах и притундровых лесах и пасли оленей, принадлежавших пустозерцам. Дань с них была положена 90 белых песцов. Платили дань и приуральские ненцы. С них было положено брать 240 соболей. На морские острова, входившие в Пустозерское воеводство, приходили двиняне, устюжане и пинежане. Они промышляли моржей и должны были отдавать в казну каждый десятый клык от добытых зверей.
Население Кольского полуострова также добывало средства существования охотой, рыбной ловлей и зверобойным промыслом. В грамоте Ивана Грозного, пожалованной в 1556 г. Печенгскому монастырю, упоминался, кроме того, и «морской вымет», если из моря... «в тех губах (Пазрекской, Печенгской, Мотоцкой, Урской, Лицкой, Навдемской. — Кириков) выкинет морем кита или моржа, или какого иного зверя».
XVIII в. — первая половина XIX в.
Из наземных промысловых животных, населявших тундру, наибольшее значение в XVIII в. имели песцы и северные олени. Среди песцов попадались и голубые, но их было мало и встречались они не везде. Например, на п-oве Канине голубых песцов не было.
Югорские ясачные ненцы, кочевавшие между Печорой и Уралом, сообщили (в 1707 г.) в наказе для Екатерининской законодательной комиссии важные сведения о своем быте. К Пустозерокому острогу было приписано 437 ненцев, владевших луком, к Усть-Цылемской слободке — 104 и к Ижемской — 142. В 1707 г. ясачный оклад с пустозерских ненцев был увеличен до трех белых песцов с лука (с человека, умевшего им владеть). Ненцы просили сбавить ясак до одного песца. Кроме песцов и оленей, они добывали лисиц, медведей, гусей, белых куропаток и ловили рыбу, а жившие у морского побережья охотились еще и на моржей.
Морской зверобойный промысел имел большое значение у русских поморов. Жители Кольского полуострова и онежцы промышляли морского зверя отчасти на Новой Земле, но больше — на Груманте (о-в Шпицберген); иногда добирались до Гренландии. Мезенцы же ходили на п-ов Канин и на Новую Землю.
На Груманте и на о-ве Медвежьем поморы добывали моржей, белух, морских зайцев, нерп, лысунов и белых медведей. По Мурманскому берегу моржей было мало, и здесь добывались главным образом серка, нерпа, морские зайцы и тевяки. В 40-х годах XIX в. лучшие промыслы морского зверя были около Югорского Шара, где часто попадались стада моржей в несколько сот, а иногда и в несколько тысяч голов. В море около Груманта и о-ва Медвежьего часто бывали киты. Заходили они но множестве и в Кольский залив. Жители г. Колы ловили их, обметывая церемонными исподами. В рыбных промыслах особенно большое значение имела семга. В реках по Мурманскому берегу ее ловили главным образом с весны до Ильина дня (до середины июля), а в peках, впадающих в Белое море, — с. августа по октябрь. Гольцов (Salvelinus sp.) ловили изредка на Мурманском берегу и помногу - на Новой Земле. В горах на Груманте промышлялись голубые песцы и олени.
Вторая половина XIX в. — первое тридцатилетие XX в.
Главными занятиями населения в это время были оленеводство, охотничий промысел и рыбная ловля. Оленеводство страдало от сибирской язвы, поражавшей стада приблизительно через каждые 10 лет. Много оленей погибало и в зимы с необычно высоким снежным покровом.
Жители тундры охотились за песцами, дикими оленями, горностаями, зайцами, лисицами и волками. Иногда убивали и медведей, заходивших в тундру. Население лесотундры, кроме того, добывало понемногу белок и куниц. Добывали они и птицу — гусей, уток и особенно много белых куропаток. В 1925 г. в одном только Усть-Усинском районе было закуплено около 800 тыс. куропаток. Численность некоторых видов, особенно зайца-беляка, иногда резко колебалась. В отдельные годы беляков было так много, что один охотник налавливал их до 600—800 штук в год. Очень сильно изменялся и налет белых куропаток, прикочевывавших в лесотундру на зимовку. В 20-х годах бывали зимы, когда один охотник добывал до 10 тыс. куропаток. В среднем же жители, например, с. Петрупь. (на р. Усе) ловили в год около. 2 тыс. куропаток на человека. Местные жители употребляли мясо куропаток вместо хлеба и на подкорм рогатого скота.
Основу рыбного промысла составляла ловля семги.
Второе тридцатилетие XX в.
Природные угодья тундры и лесотундры и теперь еще мало изменены людьми, за исключением окрестностей городов и поселков. Поэтому изменения в распространении и численности промысловых животных, происходившие во втором тридцатилетии XX в., были связаны главным образом с резкими отклонениями от обычного хода сезонных периодических явлений, с инфекционными болезнями, с чрезмерным истреблением животных или, наоборот, с их защитой и охраной.
В рассматриваемое время наибольшее значение в промысле зверей занимал песец. Это побудило исследовать размещение песца с большей обстоятельностью, чем прежде. Оказалось, что в Большеземельской и Малоземельской тундрах находится около 30 тыс. песцовых нор, пригодных для вывода потомства; плотность их размещения уменьшается с севера па юг. На северной окраине тундры, от 69°40' до 69°, на 1000 га было насчитано 4,7 нор; южнее, между 69 и 68°,— 2,9 нор, и в южных кустарничковых тундрах, между 68 и 67° — 1,7 нор. Такое размещение объясняется тем, что в северной тундре больше возвышенных, пригодных для норения песца мест и угодий, предпочитаемых леммингами, и меньше его врагов — волков и лисиц. Однако наибольшее число выводков песца приходится на Европейском Севере на среднюю полосу тундры, а не на самую северную. Некоторое противоречие этих данных объясняется, может быть, тем, что число выводков не вполне пропорционально числу нор. Известно, что песцы предпринимают большие перекочевки. Особенно большие перекочевки, захватывавшие значительную часть населения песцов, наблюдались в годы, когда их численность была велика, а пищи не хватало. Такими годами в Большеземельской и Малоземельской тундрах были 1937, 1947 и 1956 гг. Десятилетний промежуток между большими перекочевками был отмечен и в первом тридцатилетии XX в. (1917-1927 гг.). Численность населения песцов оставалась в рассматриваемый период приблизительно такой же, как и в начале столетия; в 1956—1958 гг. добыча песцов в Европейской части СССР колебалась от 11 до 19 тыс в год. Ареал же песца за три этих десятилетия несколько уменьшился, и южная граница его норения отступила к северу.
Одновременно с этим происходило продвижение к северу лисицы, выводки ее были обнаружены на самом побережье Баренцева моря. Зимой же лисица стала заходить до берегов Карского моря. Далеко в глубь лесотундры и тундры проник за эти годы и лось. Летом лоси, спасаясь от гнуса, переходят через Большеземельскую и Малоземельскую тундры и выходят к морскому побережью, где ветры отгоняют насекомых. Зимой же сохатые откочевывают в лесотундру и в северную тайгу. Распространение и численность северного оленя продолжали сокращаться. В Канинской, Малоземельской и Большеземельской тундрах северных оленей уже не стало, за исключением небольшого участка у Чешской губы. В лесотундре они сохранялись лишь кое-где, например в верхнем течении р. Пеши.
Самой многочисленной из промысловых птиц европейской тундры и лесотундры была белая куропатка. Плотность ее населения велика. В Тиманской тундре весной 1938 г. плотнее всего были заселены участки кочковатой тундры с зарослями ивняка — там встречалось около 30 гнезд на 1 км2; на кочковатой тундре с зарослями ерника насчитывалось около 25 гнезд на 1 км2.
Белые куропатки добываются главным образом в тех местах, где они скапливаются зимой при перекочевках. В тундре на п-ове Канине к таким местам относятся, например, долины рек Губистой, Двойника, Костылихи, Жемчужной, а в Тиманской тундре — долины рек Вельпы, Икчи, Великой и Волонги. Особенно же много белых куропаток в зарослях ивняка по долинам р. Усы и р. Печоры. Численность налетающих зимой белых куропаток колебалась так же сильно, как и в предыдущем столетии и в начале XX в. Зимой 1942/43 г., например, в долинах верхнего течения р. Усы и ее притока р. Кось-Ю каждый из жителей, занимавшийся ловлей этих птиц, добывал в среднем около 1000 штук за зиму. Массовое скопление белых куропаток было обнаружено в марте 1948 г. в пойме Печоры. В 50-х же годах численность их резко сократилась. Так, в Архангельской области и в Коми АССР за зиму 1954/55 г. было заготовлено 39 372 белых куропатки, — примерно в 20 раз меньше, чем в одном только Усть-Усинском рaйоне в 1925 г., а в долинах р. Кось-Ю и верхнего течения р. Усы зимой 1959/60 г. их было добыто приблизительно в 10 раз меньше, чем зимой 1942/43 г. Численность других тетеревиных птиц, встречающихся в лесотундре ( глухарь, рябчик, тетерев), также резко понизилась в 50-е годы, и их стало здесь мало.
Суверенные аристократы. Чтобы помнили.
Jul. 11th, 2012 09:51 pmИз Покровского.
Елизаветинский дворянин был таким "государем в своем имении", каким был разве московский боярин до Грозного. Центральная власть, еще недавно, при Петре, довольно энергично вмешивавшаяся во внутренние отношения вотчины, незаметно отходит в сторону. Указ 1719 года, предписывавший отдавать в монастырь "под начал до исправления" тех дворян, которые разоряют крестьян своих вотчин, был, собственно, единственной юридической сдержкой помещичьего произвола на весь XVIII век, но и о ней "предшественники Екатерины II, по-видимому, совсем забыли". Зато с необычайной последовательностью практика этих "предшественников" проводит точку зрения на крестьянина, как "подданного" своего барина. Уже один из указов конца петровского царствования делает вотчину чем-то вроде маленького самостоятельного государства, требуя от ушедшего в город на заработки крестьянина паспорта, выданного помещиком и визированного, так сказать, представителями центральной власти - земским комиссаром и полковником.
( Read more... )
Шереметевские крестьяне приобретали себе крепостных на барское имя еще в 1718 году: внутренний строй маленького государства оказывался, таким образом, довольно точной копией большого. Мы сравнивали выше Кабинет министров Анны с вотчинной конторой огромного имения: наблюдения над тем, как управлялись вотчины гр. Орлова, навели одного современного нам писателя на ту же параллель с другого конца. Крепостные приказчики, сидевшие в главной конторе Орлова, были "в миниатюре скорее государственными людьми, нежели агрономами... Они докладывали о деле вместе со своим проектом резолюции, подписанным ими единогласно или с мнениями и представлениями, а граф, по рассмотрении всего дела и мнения конторы, возвращал их в контору со своим утверждением или с измененными приказами". Такие конторщики и взятки брали не хуже современных им министров: после них оставались состояния в десятки тысяч рублей, хотя жалованье они получали грошовое.
Елизаветинский дворянин был таким "государем в своем имении", каким был разве московский боярин до Грозного. Центральная власть, еще недавно, при Петре, довольно энергично вмешивавшаяся во внутренние отношения вотчины, незаметно отходит в сторону. Указ 1719 года, предписывавший отдавать в монастырь "под начал до исправления" тех дворян, которые разоряют крестьян своих вотчин, был, собственно, единственной юридической сдержкой помещичьего произвола на весь XVIII век, но и о ней "предшественники Екатерины II, по-видимому, совсем забыли". Зато с необычайной последовательностью практика этих "предшественников" проводит точку зрения на крестьянина, как "подданного" своего барина. Уже один из указов конца петровского царствования делает вотчину чем-то вроде маленького самостоятельного государства, требуя от ушедшего в город на заработки крестьянина паспорта, выданного помещиком и визированного, так сказать, представителями центральной власти - земским комиссаром и полковником.
( Read more... )
Шереметевские крестьяне приобретали себе крепостных на барское имя еще в 1718 году: внутренний строй маленького государства оказывался, таким образом, довольно точной копией большого. Мы сравнивали выше Кабинет министров Анны с вотчинной конторой огромного имения: наблюдения над тем, как управлялись вотчины гр. Орлова, навели одного современного нам писателя на ту же параллель с другого конца. Крепостные приказчики, сидевшие в главной конторе Орлова, были "в миниатюре скорее государственными людьми, нежели агрономами... Они докладывали о деле вместе со своим проектом резолюции, подписанным ими единогласно или с мнениями и представлениями, а граф, по рассмотрении всего дела и мнения конторы, возвращал их в контору со своим утверждением или с измененными приказами". Такие конторщики и взятки брали не хуже современных им министров: после них оставались состояния в десятки тысяч рублей, хотя жалованье они получали грошовое.
Поскольку гибель Пушкина оказалась связанной с русско-голландскими дипломатическими отношениями, новый посол, барон Иоганн Геверс, получил инструкцию разобраться и доложить в Гаагу, что, собственно, произошло. Доклад был написан 2 мая 1837 года. Он содержит 12 страниц и к нему приложен лист "St.-Petersburgische Zeitung" № 84 от 26 апреля 1837 года с текстом приговора военного суда по делу Дантеса.
Доклад Геверса был секретным и для Геккерна. 27 мая Геверс написал ему: "В свете не подымают больше вопросов о смерти Пушкина. С первого дня моего приезда я избегал и прерывал всякий разговор на эту тему; вражда общества, исчерпав свой яд, наконец стихла. Император принял меня несколько дней тому назад в частной аудиенции; все, что касалось до этого дела, тщательно избегаемо".
"Ero Превосходительству барону Верстолку ван Зеелену, министру иностранных дел
Санкт-Петербург, 2 мая 1837 г.
Секретно
(Получено в Гааге 16 мая 1837 г.)
( Read more... )
Внизу приписка: "Я пользуюсь отъездом английского курьера, чтобы доставить это письмо Вашему Превосходительству". Новый посол не доверял важные подробности "любопытству почты".
Доклад Геверса был секретным и для Геккерна. 27 мая Геверс написал ему: "В свете не подымают больше вопросов о смерти Пушкина. С первого дня моего приезда я избегал и прерывал всякий разговор на эту тему; вражда общества, исчерпав свой яд, наконец стихла. Император принял меня несколько дней тому назад в частной аудиенции; все, что касалось до этого дела, тщательно избегаемо".
"Ero Превосходительству барону Верстолку ван Зеелену, министру иностранных дел
Санкт-Петербург, 2 мая 1837 г.
Секретно
(Получено в Гааге 16 мая 1837 г.)
( Read more... )
Внизу приписка: "Я пользуюсь отъездом английского курьера, чтобы доставить это письмо Вашему Превосходительству". Новый посол не доверял важные подробности "любопытству почты".
Царь выдвинул, а Вильгельм Оранский принял основным аргументом отозвания Геккерна нарушение нравственности и порядка, вызвавшее запрещенную законом дуэль и гибель одного из ее участников. Царь, на самом деле, руководствовался дополнительными мотивами для изгнания Геккерна. Первым была, без сомнения, депеша 1836 года, в которой посол разгласил то, что не следовало. Вторым мог быть анонимный пасквиль, содержавший выпад против государя.
( Read more... )
Вскоре Геккерн покинул Россию, не получив прощальной аудиенции, и на время оказался в Голландии без дела. Он продолжал борьбу за восстановление своих прав на дипломатическую карьеру и через несколько лет снова был назначен на посольские должности).
( Read more... )
Вскоре Геккерн покинул Россию, не получив прощальной аудиенции, и на время оказался в Голландии без дела. Он продолжал борьбу за восстановление своих прав на дипломатическую карьеру и через несколько лет снова был назначен на посольские должности).
3 ноября 1836 года друзья Пушкина получили тот самый пасквиль, намекавший, что Натали является любовницей царя. 17 ноября оглашается помолвка Дантеса с Екатериной Гончаровой.
Пушкин начинает вынашивать план мести барону Геккерну. 21 ноября 1836 года он говорит В. А. Соллогубу: "С сыном уже покончено... Вы мне теперь старичка подавайте" - и читает письмо голландскому посланнику, первый вариант того картеля, который был отправлен два месяца спустя. Этим же днем, 21 ноября 1836 года, датируется письмо Пушкина к Бенкендорфу. До обнаружения архива Миллера считалось, что последнее было тогда же и отправлено, но теперь точно известно, что это не так.
23 ноября 1836 года состоялось свидание Пушкина с царем в присутствии Бенкендорфа. Событие экстраординарное. Будь письмо Бенкендорфу отправлено, все понятно - Пушкину запрещают вызывать на дуэль посла. Но эта версия отпадает. Значит, были другие причины.
( Read more... )
Пушкин начинает вынашивать план мести барону Геккерну. 21 ноября 1836 года он говорит В. А. Соллогубу: "С сыном уже покончено... Вы мне теперь старичка подавайте" - и читает письмо голландскому посланнику, первый вариант того картеля, который был отправлен два месяца спустя. Этим же днем, 21 ноября 1836 года, датируется письмо Пушкина к Бенкендорфу. До обнаружения архива Миллера считалось, что последнее было тогда же и отправлено, но теперь точно известно, что это не так.
23 ноября 1836 года состоялось свидание Пушкина с царем в присутствии Бенкендорфа. Событие экстраординарное. Будь письмо Бенкендорфу отправлено, все понятно - Пушкину запрещают вызывать на дуэль посла. Но эта версия отпадает. Значит, были другие причины.
( Read more... )
На смерть Поэта. Жандармский секретарь.
Jul. 7th, 2012 01:29 amВскоре после смерти Пушкина по Петербургу начал гулять сборник документов, посвященных дуэли. В архивах самых разных людей, живших в 40-50 годы XIX века обнаружены десятки его списков. В сборнике содержалось 12 (или 13) документов со следующими заглавиями:
( Read more... )
14-го февраля его текст был уже в руках Вяземского и других друзей Пушкина, составлявших "дуэльный сборник".
( Read more... )
14-го февраля его текст был уже в руках Вяземского и других друзей Пушкина, составлявших "дуэльный сборник".
Западники и славянофилы - оба хуже.
Jul. 3rd, 2012 12:16 amВо-первых, потому что спорят о надуманных вещах. Россия всегда была одной из западных стран, хоть и с сильным местным колоритом. Ну так это дело вполне себе нормальное - Швеция и Ирландия, Англия и Италия тоже весьма несходны меж собой.
В отличие от Японии или Турции, Россия никогда не имела самобытной цивилизации. Кто сказал - Византия? Не Византия, а Римская Империя. ))) Тоже вполне себе западная страна. никакой тебе экзотики сверх допустимой нормы. Если же говорить по делу. доказательств того, что Россия - не Запад, так никто никогда и не предоставлял.
Так и смысл спорить - идти по западному пути или следовать своим, особым - если это и есть одно и то же. Идти своим особым, западным путем.
Во-вторых, оба этих движения по сути - консервативны. Только одни предлагают вернуться назад, к несуществующей России, а другие - назад, к несуществующему Западу. Почему - назад? Потому что тот идеал Запада, к которому предлагается стремиться, на момент достижения будет далеким прошлым. Почему - несуществующему? Потому что тот Запад, которого они жаждут, имеет столь же мало отношения к настоящему, как идеальная Русь славянофилов - к реальной.
В-третьих, оба подхода утверждают некую предопределенность, не допускающую вариантов. Стоит только выбрать нужный вариант - и дальше все пойдет само собой, к окончательной победе сил добра над силами разума. То есть, тем самым любая осмысленная деятельность вне этого акта выбора лишается всякой ценности.
В-четвертых, оба эти направления на дух не переносят Россию реальную. Для одних она - Азия, которую надо цивилизовать, для других - искаженная Западом земля обетованная. В любом случае - она не имеет никакой ценности сама по себе, такой, какая есть.
Так вот, дорогие мои - Россия это западная страна. И у нее, как у каждой западной страны, есть свой особый путь. И путь этот может вести в самых разных направлениях, смотря по тому, куда мы идем в данный момент. И Россия, реальная Россия, не существует в отрыве от этого пути - ни в прошлом, ни в будущем.
В отличие от Японии или Турции, Россия никогда не имела самобытной цивилизации. Кто сказал - Византия? Не Византия, а Римская Империя. ))) Тоже вполне себе западная страна. никакой тебе экзотики сверх допустимой нормы. Если же говорить по делу. доказательств того, что Россия - не Запад, так никто никогда и не предоставлял.
Так и смысл спорить - идти по западному пути или следовать своим, особым - если это и есть одно и то же. Идти своим особым, западным путем.
Во-вторых, оба этих движения по сути - консервативны. Только одни предлагают вернуться назад, к несуществующей России, а другие - назад, к несуществующему Западу. Почему - назад? Потому что тот идеал Запада, к которому предлагается стремиться, на момент достижения будет далеким прошлым. Почему - несуществующему? Потому что тот Запад, которого они жаждут, имеет столь же мало отношения к настоящему, как идеальная Русь славянофилов - к реальной.
В-третьих, оба подхода утверждают некую предопределенность, не допускающую вариантов. Стоит только выбрать нужный вариант - и дальше все пойдет само собой, к окончательной победе сил добра над силами разума. То есть, тем самым любая осмысленная деятельность вне этого акта выбора лишается всякой ценности.
В-четвертых, оба эти направления на дух не переносят Россию реальную. Для одних она - Азия, которую надо цивилизовать, для других - искаженная Западом земля обетованная. В любом случае - она не имеет никакой ценности сама по себе, такой, какая есть.
Так вот, дорогие мои - Россия это западная страна. И у нее, как у каждой западной страны, есть свой особый путь. И путь этот может вести в самых разных направлениях, смотря по тому, куда мы идем в данный момент. И Россия, реальная Россия, не существует в отрыве от этого пути - ни в прошлом, ни в будущем.
Записки Екатерины II сами по себе очень интересный исторический источник и просто занимательное чтиво. Но история борьбы потомков с литературным наследием прародительницы - еще более интересная тема. По большому счету, на эту тему можно написать неплохой цикл детективов.
Итак, София-Августа-Фредерика фон Ангальт-Цербст-Дорнбург, она же - Екатерина Алексеевна Романова. Когда она начала писать мемуары - неизвестно. Считается, что сразу по прибытию в Россию. Так ли это - мы уже не узнаем, потому что первые автобиографические опыты были ею уничтожены в 1758-59 годах, когда над головенкой великой княжны нависли тучи - императрица Елизавета всерьез подумывала о высылке юной интриганки.
Может возникнуть вопрос - почему же опубликованные воспоминания описывают именно этот период времени? Потому что над автобиографией Екатерина работала до конца своей жизни - работала серьезно, и настолько осторожно, что так и не успела их дописать.
Об этом всегда необходимо помнить - перед нами не непосредственные, живые дневники или воспоминания, а набор черновиков коронованной публицистки. Точность, с которой Екатерина описывает множество событий, датирует их, вплоть до самых мелких, говорит о том, что все это бралось не только и не столько из головы, сколько из громадного массива документов.
Выявлено семь последовательных вариантов (редакций) ее воспоминаний - иногда дополняющих, а иногда и прямо противоречащих друг другу. Наиболее полная из них - четвертая, которая и известна нынче всем. Описание событий заканчивается 1759 годом. Мемуары Екатерины, однако, не завершены. Сохранилось где-то с полсотни отдельных отрывков, записанных рукой царицы и относящихся к событиям после 1758-1759 годов; некоторые тексты, а также планы непосредственно касаются истории дворцового переворота 1762 года. Смерть прервала работу на самом интересном месте.
Впрочем, самое крамольное она написать успела.
6 ноября 1796 года Екатерина II еще доживала последние часы, а Павел уже вовсю перебирал ее документы. Ему помогал сын Александр, Безбородко и Ростопчин. Среди бумаг были обнаружены и неоконченные мемуары с посвящением "Его императорскому высочеству великому князю Павлу Петровичу, моему любезнейшему сыну". Запомните эту фразу, она многое объясняет.
И вот с этого момента записки Екатерины становятся важнейшим государственным секретом, о котором может знать только император. Конверт с записками запечатывается особой печатью, которую можно вскрыть только по прямому распоряжению царя. Это разрешение не смогут получить не только великие князья и княжны. но и наследник престола.
Потому что в Записках сказано - Павел сын Екатерины не от Петра III, а от Салтыкова. То есть и он, и его потомки - бастарды.
Правда ли это? Все факты - против. Екатерина очень долго не рожала, до тех пор, пока Петру не сделали операцию. позволившую заниматься сексом. То есть она прекрасно понимала, что рождение наследника престола не от Петра - чревато смертью, а то и чем похуже. Более того, вся ее многолетняя ненависть к Павлу вполне объяснима если он сын от ненавидимого ею Петра, и необъяснима - если он от любовника. Сходство Петра и Павла бросалось в глаза всем, кто касался этого вопроса. Ну и самое главное - зачем же Екатерина призналась в этом? Неужели такой опытный политик не понимал, чем чревата подобная честность?
Конечно, она все понимала. Вспомните, кому это писалось... Павлу! Потому что Екатерина вовсе не хотела отдавать ему престол. По ее замыслу, престол должен был унаследовать Александр, а записки... записки должны были дать понять Павлу, что его права на престол ничем не больше прав Александра. Но даже в этом посвящении Екатерина проговорилась. Если Павел не сын Петра - то он никакой не Петрович. )))
Итак, бумаги, содержавшие важнейший государственный секрет, никто не должен был прочитать. Но у Павла был один недостаток - если он доверял человеку, то полностью. И вот, такому человеку, другу детства, неизменно поддерживавшему его и утесняемому за это екатерининским двором, Павел дает прочитать записки. С условием никому не говорить, не показывать, прочитать - и СРАЗУ вернуть.
( Наивный чукотский юноша )
Через два месяца 28-й лист "Колокола" извещал о выходе "Записок" императрицы на языке подлинника, французском; предисловие Герцена сопровождается датой 15 ноября 1858 года. 24 ноября экземпляр был послан французскому историку Жюлю Мишле. Прочитав их, тот пишет: "Это с вашей стороны - настоящая заслуга и большое мужество. Династии помнят такие вещи больше, чем о какой-либо политической оппозиции".
Затем последовали русское, немецкое, шведское, датское, второе французское, второе немецкое издания.
Через сто лет после конца времен, описанных в записках, интриги и тайны петербургского двора стали всеобщим достоянием.
Из Петербурга помчались строжайшие приказы российским послам, консулам - скупать и уничтожать этот "совместный плод" усилий русской царицы и русского революционера... В ответ на растущий "спрос" Герцен и Огарев умножают тираж новой книжки. Фактически, царские финансы оплачивают революционную печать.
В России же начинаются поиски того, кто ПОСМЕЛ! Можно только догадываться, что бы с ним сделали, если бы нашли...
Первый раз завесу тайны приоткрыла в 1894 году Н. А. Тучкова-Огарева (с 1856 года жившая в лондонском доме Герцена): "Приехал к Александру Ивановичу один русский, NN. Он был небольшого роста и слегка прихрамывал. Герцен много раз с ним беседовал. Кажется, он был уже известен своими литературными трудами... После его первого посещения Герцен сказал Огареву и мне: "Я очень рад приезду NN. он нам привез клад, только про это ни слова, пока он жив. Смотри, Огарев, - продолжал Герцен, подавая ему тетрадь, - это записки императрицы Екатерины II, писанные ею по-французски; вот и тогдашняя орфография - это верная копия".
Когда записки были напечатаны, NN был уже в Германии, и никто не узнал об его поездке в Лондон. Из Германии он писал Герцену, что желал бы перевести записки эти на русский язык. Герцен с радостью выслал ему один экземпляр, а через месяц перевод был напечатан Чернецким; не помню, кто перевел упомянутые записки на немецкий язык и на английский, только знаю, что записки Екатерины II явились сразу на четырех языках и произвели своим неожиданным появлением неслыханное впечатление по всей Европе. Издания быстро разошлись. Многие утверждали, что Герцен сам написал эти записки, другие недоумевали, как они попали в руки Герцена. Русские стремились только узнать, кто привез их из России, но это была тайна, которую, кроме NN. знали только три человека, обучившиеся молчанию при Николае I".
Публикуя сообщение Н. А. Тучковой-Огаревой о том, что корреспондента Герцена "уже нет на свете", редакторы полного собрания сочинений Екатерины II сделали примечание (в 1907 году): "Автор "Воспоминаний" ошибается". В рукописных сборниках конца 19-начала 20 веков таких коллекционеров, как М.Н.Лонгинов и А.Б.Лобанов-Ростовский, находится "незашифрованный" фрагмент соответствующего отрывка Тучковой-Огаревой (очевидно, составителям сборников был доступен полный автобиографический текст, посвященный корреспонденту Герцена, - ныне его местонахождение неизвестно). Под заглавием "Выписка из записок Натальи Алексеевны Огаревой-Тучковой, ненапечатанная" Лонгинов и Лобанов-Ростовский цитируют только что приведенный отрывок, однако вместо литеров NN во всех случаях был назван Бартенев.
Петр Иванович Бартенев (1829-1912), известный историк, издатель журнала "Русский Архив", монархист. Ну кто ж может подумать, что это он вывез из страны и передал отъявленному радикальному революционеру сверхсекретный документ. Даже через полвека, когда за старые грехи его не могли уже серьезно наказать, он сердился и решительно оспаривал любой намек, будто именно он доставил рукопись в Лондон...
Однако! Маленького роста, прихрамывающий. Когда Гильфердинг искал в Москве для царя секретные бумаги, 26-летний Петр Бартенев служил в Архиве иностранных дел, где те хранились. Добрый знакомый Гильфердинга - кого ж, как не его, тот мог привлечь к поискам сверхсекретных бумаг. В дневнике Бартенева содержится подробный рассказ о вскрытии секретного архивного сейфа.
Видимо, между тем моментом, когда Петя Бартенев отыскал рукопись, и отъездом Гильфердинга к царю, фокус Куракина был повторен. Может быть, при пособничестве Гильфердинга, может - в тайне от него.
А дальше - все просто для нас, и, очень непросто, для Пети Бартеньева. Он - фанатик екатерининского периода, его даже называли в шутку "последним фаворитом императрицы". Разве может он утаить такой ценный источник? Но открыто его не напечатать. В России - точно. На Западе? Но царь легко перекупит рукопись, не пожалеет никаких денег. Ничего не остается, как обратиться к тому, кто никогда не откажется от ее издания, и ни за что не сдаст Бартенева царю. Ну да, кроме смутьянов, обратиться-то и не к кому.
В связи с появлением герценовских изданий были сделаны попытки, - возможно, инспирированные Петербургом, - объявить "Записки" Екатерины II подложными. Так, в 1862 году французский публицист Капефиг утверждал, будто "Записки" Екатерины составлены "несколькими живущими в Англии эмигрантами под влиянием мемуаров Дашковой"!
После 1859 года мемуары, изданные Герценом, неоднократно перепечатывались на Западе, постепенно становились историографическим фактом, их использовали Сент-Бев, Мишле, Рамбо и другие западные историки; однако, несмотря на это, в России они по-прежнему "под арестом".
9 декабря 1891 года Главное управление по делам печати запретило две части серьезной научной книги В. А. Бильбасова "История Екатерины II" - "по оскорбительности для памяти царствующих особ империи последней половины XVIII века". Работа В. А. Бильбасова по закону не подлежала предварительной цензуре, но по особому распоряжению министра внутренних дел И. Н. Дурново для нее было сделано исключение, и готовую книгу (3000 экземпляров) задержали в типографии. Тогда-то праправнук Екатерины Александр III пожелал лично ознакомиться с мемуарами Екатерины II, после чего наложил на них "дополнительный запрет".
Как рассказывает известный знаток литературы и крупный чиновник Е.М.Феоктистов, узнав о содержании второго тома бильбасовской "Истории Екатерины II", Александр III решил "отобрать у Бильбасова через полицию эти материалы, по крайней мере, те из них, которые он заимствовал в Государственном архиве". "Недоставало бы только этого!" - восклицает Феоктистов, даже министр Дурново восстал против подобной меры.
Меж тем на исходе 19 века над мемуарами царицы уже работали упоминавшиеся историки-библиографы М.Н.Лонгинов и А.Б.Лобанов-Ростовский. Почти ничего не публикуя о запретных мемуарах, не имея доступа к автографам императрицы (при том, что оба занимали высокие государственные посты: Лобанов-Ростовский в 1895-1896 годах - министр иностранных дел), эти ученые собрали немало сведений, сопоставив рассказ Екатерины с другими историческими материалами. Среди книг Лобанова-Ростовского, ныне хранящихся в библиотеке Государственного Эрмитажа, находятся "Записки" Екатерины II, изданные Вольной русской типографией, - почти на каждой странице французского и русского текста рукописные комментарии. Здесь - сведения об упоминаемых лицах, выписки из камер-фурьерских журналов, архивных материалов (французское издание 1859 года, например, сопровождается обширными копиями четырнадцати исторических документов о Екатерине II и Понятовском). Все это позже было использовано Пыпиным и Барсковым при подготовке академического издания сочинений Екатерины II.
Лишь после революции 1905 года, ослабившей цензуру, появилась возможность опубликовать в России текст "Записок" императрицы. А в 1907 году вышел последний, XII том академического издания сочинений императрицы. Но даже в строго научном издании, где текст записок помещался на французском языке, без перевода, все-таки несколько отрывков было выпущено.
Советских изданий "Записок", насколько мне известно, не издавалось до 1989 года.
Итак, София-Августа-Фредерика фон Ангальт-Цербст-Дорнбург, она же - Екатерина Алексеевна Романова. Когда она начала писать мемуары - неизвестно. Считается, что сразу по прибытию в Россию. Так ли это - мы уже не узнаем, потому что первые автобиографические опыты были ею уничтожены в 1758-59 годах, когда над головенкой великой княжны нависли тучи - императрица Елизавета всерьез подумывала о высылке юной интриганки.
Может возникнуть вопрос - почему же опубликованные воспоминания описывают именно этот период времени? Потому что над автобиографией Екатерина работала до конца своей жизни - работала серьезно, и настолько осторожно, что так и не успела их дописать.
Об этом всегда необходимо помнить - перед нами не непосредственные, живые дневники или воспоминания, а набор черновиков коронованной публицистки. Точность, с которой Екатерина описывает множество событий, датирует их, вплоть до самых мелких, говорит о том, что все это бралось не только и не столько из головы, сколько из громадного массива документов.
Выявлено семь последовательных вариантов (редакций) ее воспоминаний - иногда дополняющих, а иногда и прямо противоречащих друг другу. Наиболее полная из них - четвертая, которая и известна нынче всем. Описание событий заканчивается 1759 годом. Мемуары Екатерины, однако, не завершены. Сохранилось где-то с полсотни отдельных отрывков, записанных рукой царицы и относящихся к событиям после 1758-1759 годов; некоторые тексты, а также планы непосредственно касаются истории дворцового переворота 1762 года. Смерть прервала работу на самом интересном месте.
Впрочем, самое крамольное она написать успела.
6 ноября 1796 года Екатерина II еще доживала последние часы, а Павел уже вовсю перебирал ее документы. Ему помогал сын Александр, Безбородко и Ростопчин. Среди бумаг были обнаружены и неоконченные мемуары с посвящением "Его императорскому высочеству великому князю Павлу Петровичу, моему любезнейшему сыну". Запомните эту фразу, она многое объясняет.
И вот с этого момента записки Екатерины становятся важнейшим государственным секретом, о котором может знать только император. Конверт с записками запечатывается особой печатью, которую можно вскрыть только по прямому распоряжению царя. Это разрешение не смогут получить не только великие князья и княжны. но и наследник престола.
Потому что в Записках сказано - Павел сын Екатерины не от Петра III, а от Салтыкова. То есть и он, и его потомки - бастарды.
Правда ли это? Все факты - против. Екатерина очень долго не рожала, до тех пор, пока Петру не сделали операцию. позволившую заниматься сексом. То есть она прекрасно понимала, что рождение наследника престола не от Петра - чревато смертью, а то и чем похуже. Более того, вся ее многолетняя ненависть к Павлу вполне объяснима если он сын от ненавидимого ею Петра, и необъяснима - если он от любовника. Сходство Петра и Павла бросалось в глаза всем, кто касался этого вопроса. Ну и самое главное - зачем же Екатерина призналась в этом? Неужели такой опытный политик не понимал, чем чревата подобная честность?
Конечно, она все понимала. Вспомните, кому это писалось... Павлу! Потому что Екатерина вовсе не хотела отдавать ему престол. По ее замыслу, престол должен был унаследовать Александр, а записки... записки должны были дать понять Павлу, что его права на престол ничем не больше прав Александра. Но даже в этом посвящении Екатерина проговорилась. Если Павел не сын Петра - то он никакой не Петрович. )))
Итак, бумаги, содержавшие важнейший государственный секрет, никто не должен был прочитать. Но у Павла был один недостаток - если он доверял человеку, то полностью. И вот, такому человеку, другу детства, неизменно поддерживавшему его и утесняемому за это екатерининским двором, Павел дает прочитать записки. С условием никому не говорить, не показывать, прочитать - и СРАЗУ вернуть.
( Наивный чукотский юноша )
Через два месяца 28-й лист "Колокола" извещал о выходе "Записок" императрицы на языке подлинника, французском; предисловие Герцена сопровождается датой 15 ноября 1858 года. 24 ноября экземпляр был послан французскому историку Жюлю Мишле. Прочитав их, тот пишет: "Это с вашей стороны - настоящая заслуга и большое мужество. Династии помнят такие вещи больше, чем о какой-либо политической оппозиции".
Затем последовали русское, немецкое, шведское, датское, второе французское, второе немецкое издания.
Через сто лет после конца времен, описанных в записках, интриги и тайны петербургского двора стали всеобщим достоянием.
Из Петербурга помчались строжайшие приказы российским послам, консулам - скупать и уничтожать этот "совместный плод" усилий русской царицы и русского революционера... В ответ на растущий "спрос" Герцен и Огарев умножают тираж новой книжки. Фактически, царские финансы оплачивают революционную печать.
В России же начинаются поиски того, кто ПОСМЕЛ! Можно только догадываться, что бы с ним сделали, если бы нашли...
Первый раз завесу тайны приоткрыла в 1894 году Н. А. Тучкова-Огарева (с 1856 года жившая в лондонском доме Герцена): "Приехал к Александру Ивановичу один русский, NN. Он был небольшого роста и слегка прихрамывал. Герцен много раз с ним беседовал. Кажется, он был уже известен своими литературными трудами... После его первого посещения Герцен сказал Огареву и мне: "Я очень рад приезду NN. он нам привез клад, только про это ни слова, пока он жив. Смотри, Огарев, - продолжал Герцен, подавая ему тетрадь, - это записки императрицы Екатерины II, писанные ею по-французски; вот и тогдашняя орфография - это верная копия".
Когда записки были напечатаны, NN был уже в Германии, и никто не узнал об его поездке в Лондон. Из Германии он писал Герцену, что желал бы перевести записки эти на русский язык. Герцен с радостью выслал ему один экземпляр, а через месяц перевод был напечатан Чернецким; не помню, кто перевел упомянутые записки на немецкий язык и на английский, только знаю, что записки Екатерины II явились сразу на четырех языках и произвели своим неожиданным появлением неслыханное впечатление по всей Европе. Издания быстро разошлись. Многие утверждали, что Герцен сам написал эти записки, другие недоумевали, как они попали в руки Герцена. Русские стремились только узнать, кто привез их из России, но это была тайна, которую, кроме NN. знали только три человека, обучившиеся молчанию при Николае I".
Публикуя сообщение Н. А. Тучковой-Огаревой о том, что корреспондента Герцена "уже нет на свете", редакторы полного собрания сочинений Екатерины II сделали примечание (в 1907 году): "Автор "Воспоминаний" ошибается". В рукописных сборниках конца 19-начала 20 веков таких коллекционеров, как М.Н.Лонгинов и А.Б.Лобанов-Ростовский, находится "незашифрованный" фрагмент соответствующего отрывка Тучковой-Огаревой (очевидно, составителям сборников был доступен полный автобиографический текст, посвященный корреспонденту Герцена, - ныне его местонахождение неизвестно). Под заглавием "Выписка из записок Натальи Алексеевны Огаревой-Тучковой, ненапечатанная" Лонгинов и Лобанов-Ростовский цитируют только что приведенный отрывок, однако вместо литеров NN во всех случаях был назван Бартенев.
Петр Иванович Бартенев (1829-1912), известный историк, издатель журнала "Русский Архив", монархист. Ну кто ж может подумать, что это он вывез из страны и передал отъявленному радикальному революционеру сверхсекретный документ. Даже через полвека, когда за старые грехи его не могли уже серьезно наказать, он сердился и решительно оспаривал любой намек, будто именно он доставил рукопись в Лондон...
Однако! Маленького роста, прихрамывающий. Когда Гильфердинг искал в Москве для царя секретные бумаги, 26-летний Петр Бартенев служил в Архиве иностранных дел, где те хранились. Добрый знакомый Гильфердинга - кого ж, как не его, тот мог привлечь к поискам сверхсекретных бумаг. В дневнике Бартенева содержится подробный рассказ о вскрытии секретного архивного сейфа.
Видимо, между тем моментом, когда Петя Бартенев отыскал рукопись, и отъездом Гильфердинга к царю, фокус Куракина был повторен. Может быть, при пособничестве Гильфердинга, может - в тайне от него.
А дальше - все просто для нас, и, очень непросто, для Пети Бартеньева. Он - фанатик екатерининского периода, его даже называли в шутку "последним фаворитом императрицы". Разве может он утаить такой ценный источник? Но открыто его не напечатать. В России - точно. На Западе? Но царь легко перекупит рукопись, не пожалеет никаких денег. Ничего не остается, как обратиться к тому, кто никогда не откажется от ее издания, и ни за что не сдаст Бартенева царю. Ну да, кроме смутьянов, обратиться-то и не к кому.
В связи с появлением герценовских изданий были сделаны попытки, - возможно, инспирированные Петербургом, - объявить "Записки" Екатерины II подложными. Так, в 1862 году французский публицист Капефиг утверждал, будто "Записки" Екатерины составлены "несколькими живущими в Англии эмигрантами под влиянием мемуаров Дашковой"!
После 1859 года мемуары, изданные Герценом, неоднократно перепечатывались на Западе, постепенно становились историографическим фактом, их использовали Сент-Бев, Мишле, Рамбо и другие западные историки; однако, несмотря на это, в России они по-прежнему "под арестом".
9 декабря 1891 года Главное управление по делам печати запретило две части серьезной научной книги В. А. Бильбасова "История Екатерины II" - "по оскорбительности для памяти царствующих особ империи последней половины XVIII века". Работа В. А. Бильбасова по закону не подлежала предварительной цензуре, но по особому распоряжению министра внутренних дел И. Н. Дурново для нее было сделано исключение, и готовую книгу (3000 экземпляров) задержали в типографии. Тогда-то праправнук Екатерины Александр III пожелал лично ознакомиться с мемуарами Екатерины II, после чего наложил на них "дополнительный запрет".
Как рассказывает известный знаток литературы и крупный чиновник Е.М.Феоктистов, узнав о содержании второго тома бильбасовской "Истории Екатерины II", Александр III решил "отобрать у Бильбасова через полицию эти материалы, по крайней мере, те из них, которые он заимствовал в Государственном архиве". "Недоставало бы только этого!" - восклицает Феоктистов, даже министр Дурново восстал против подобной меры.
Меж тем на исходе 19 века над мемуарами царицы уже работали упоминавшиеся историки-библиографы М.Н.Лонгинов и А.Б.Лобанов-Ростовский. Почти ничего не публикуя о запретных мемуарах, не имея доступа к автографам императрицы (при том, что оба занимали высокие государственные посты: Лобанов-Ростовский в 1895-1896 годах - министр иностранных дел), эти ученые собрали немало сведений, сопоставив рассказ Екатерины с другими историческими материалами. Среди книг Лобанова-Ростовского, ныне хранящихся в библиотеке Государственного Эрмитажа, находятся "Записки" Екатерины II, изданные Вольной русской типографией, - почти на каждой странице французского и русского текста рукописные комментарии. Здесь - сведения об упоминаемых лицах, выписки из камер-фурьерских журналов, архивных материалов (французское издание 1859 года, например, сопровождается обширными копиями четырнадцати исторических документов о Екатерине II и Понятовском). Все это позже было использовано Пыпиным и Барсковым при подготовке академического издания сочинений Екатерины II.
Лишь после революции 1905 года, ослабившей цензуру, появилась возможность опубликовать в России текст "Записок" императрицы. А в 1907 году вышел последний, XII том академического издания сочинений императрицы. Но даже в строго научном издании, где текст записок помещался на французском языке, без перевода, все-таки несколько отрывков было выпущено.
Советских изданий "Записок", насколько мне известно, не издавалось до 1989 года.
Хипстер 60-х годов 19 века.
Jun. 24th, 2012 01:06 amИз книги русского историка Эйдельмана "Твой 19 век"
21 сентября 1860 года. Среда
“Долго я не писал в этой тетради. Наконец и соскучился. Отчего же и не написать чего-нибудь? Сегодня у меня был самый несчастный день. Пришел только в гимназию, сейчас же вызвал Стоюнин, но я ему такой благовидный предлог представил, что он ничего не ответил. Потом Буш, тут уж не посчастливилось. “Вы, Чемезов, сегодня не приготовили”, - сказал. Ну, я и сел. Все-таки, думаю, единицы не поставит. А потом узнаю, что получил 1,5, не много же больше единицы! Лишь бы не отметил в билет (Школьный дневник), а то начнутся расспросы, так они для меня хуже всего.
Завтра хочу просить у Стоюнина позволения книги брать из казенной библиотеки. Да даст ли еще? Скажет, чтобы кто-нибудь поручился, а кто из наших поручится? Никто. Тогда я останусь с носом. А хорошо бы было, если бы достал книгу, а то выучишь уроки и не знаешь, что делать - так только валандаешься. Да и притом я многих сочинителей и не читал.
Недавно мне случилось прочесть Обломова сочинение Гончарова. Отлично написано. Всего лучше сон Обломова. Читаешь и сам переносишься в те места. Чудно было тогда, не то что теперь. Что такое теперь? Отовсюду гонят. Бедных унижают, а все под предлогом улучшений разных глупых. Досадно слушать. Прежде умей только писать, так тысячи наживешь, а теперь и рубля-то никак не добудешь. А все от чего? От того, что царской-то фамилии все прибавляется, а что нам в ней толку? Каждому на содержание нужно ежегодно по 100 000, да при самом рождении кладется 500 000. А чиновников бедных...
Тошно становится, когда вспомнишь об этом. Какой источник найдешь себе для пропитания? Никакого, решительно никакого. Сунься теперь с просьбой куда-нибудь, так тебя так турнут, что рад будешь убраться по добру да по здорову. Скучно бывает иногда, так скучно, что не знаешь, куда деться, за что приняться. Хоть бы найти учеников да нажить деньги собственным своим трудом. Да где же теперь найти? Нигде не найдешь...”
( Read more... )
Мной здесь опущены остальные записи - кому интересно, может у Эйдельмана почитать. Твой 19 век, рассказ восьмой.
Приведу еще оттуда все, что известно о Чемезове - авторе дневника.
Владимир Николаевич Чемезов родился в 1845 году, в 1868 году окончил с серебряной медалью Санкт-Петербургскую медико-хирургическую академию, затем служил лекарем во 2-м Санкт-Петербургском военном госпитале, Вильманстрандском пехотном и лейб-гвардии казачьем полку; в 1876 году получил степень доктора медицины, был на турецкой войне, по возвращении - ассистент клиники. Научная работа “О действии озона” и др.; также авторство (вместе с А.И. Кривским) сборника “Двадцатипятилетие деятельности врачей, окончивших курс в Императорской Медико-хирургической академии”, автор биографии профессора Эйхвальда.
21 сентября 1860 года. Среда
“Долго я не писал в этой тетради. Наконец и соскучился. Отчего же и не написать чего-нибудь? Сегодня у меня был самый несчастный день. Пришел только в гимназию, сейчас же вызвал Стоюнин, но я ему такой благовидный предлог представил, что он ничего не ответил. Потом Буш, тут уж не посчастливилось. “Вы, Чемезов, сегодня не приготовили”, - сказал. Ну, я и сел. Все-таки, думаю, единицы не поставит. А потом узнаю, что получил 1,5, не много же больше единицы! Лишь бы не отметил в билет (Школьный дневник), а то начнутся расспросы, так они для меня хуже всего.
Завтра хочу просить у Стоюнина позволения книги брать из казенной библиотеки. Да даст ли еще? Скажет, чтобы кто-нибудь поручился, а кто из наших поручится? Никто. Тогда я останусь с носом. А хорошо бы было, если бы достал книгу, а то выучишь уроки и не знаешь, что делать - так только валандаешься. Да и притом я многих сочинителей и не читал.
Недавно мне случилось прочесть Обломова сочинение Гончарова. Отлично написано. Всего лучше сон Обломова. Читаешь и сам переносишься в те места. Чудно было тогда, не то что теперь. Что такое теперь? Отовсюду гонят. Бедных унижают, а все под предлогом улучшений разных глупых. Досадно слушать. Прежде умей только писать, так тысячи наживешь, а теперь и рубля-то никак не добудешь. А все от чего? От того, что царской-то фамилии все прибавляется, а что нам в ней толку? Каждому на содержание нужно ежегодно по 100 000, да при самом рождении кладется 500 000. А чиновников бедных...
Тошно становится, когда вспомнишь об этом. Какой источник найдешь себе для пропитания? Никакого, решительно никакого. Сунься теперь с просьбой куда-нибудь, так тебя так турнут, что рад будешь убраться по добру да по здорову. Скучно бывает иногда, так скучно, что не знаешь, куда деться, за что приняться. Хоть бы найти учеников да нажить деньги собственным своим трудом. Да где же теперь найти? Нигде не найдешь...”
( Read more... )
Мной здесь опущены остальные записи - кому интересно, может у Эйдельмана почитать. Твой 19 век, рассказ восьмой.
Приведу еще оттуда все, что известно о Чемезове - авторе дневника.
Владимир Николаевич Чемезов родился в 1845 году, в 1868 году окончил с серебряной медалью Санкт-Петербургскую медико-хирургическую академию, затем служил лекарем во 2-м Санкт-Петербургском военном госпитале, Вильманстрандском пехотном и лейб-гвардии казачьем полку; в 1876 году получил степень доктора медицины, был на турецкой войне, по возвращении - ассистент клиники. Научная работа “О действии озона” и др.; также авторство (вместе с А.И. Кривским) сборника “Двадцатипятилетие деятельности врачей, окончивших курс в Императорской Медико-хирургической академии”, автор биографии профессора Эйхвальда.
Отрывки из рассказа Эйдельмана были напечатаны в журнале “Наука и жизнь”; вскоре пришел отзыв, в котором 83-летняя ленинградка А.К. Ионова сообщала, что помнит семью доктора Чемезова: “Были две дочери, славные девушки Ольга и Вера. Они вместе со мною учились, но в разных классах; я гимназию закончила в 1912 году. У них была красавица мать, большая рукодельница. По окончании гимназии Оля в качестве корреспондентки поехала в Англию, но через пару лет оттуда сообщили о ее смерти... Вера тоже умерла совсем молодой во время эпидемии испанки”.
Неча на зеркало пенять...
Jun. 19th, 2012 11:33 amПоскольку тут в камментах у вполне уважаемого мною ![[livejournal.com profile]](https://www.dreamwidth.org/img/external/lj-userinfo.gif)
red_atomic_tank некоторые российские граждане очередной раз демонстрируют истерику о "диких неграх" в ЮАР, хочется напомнить, что наряду с ЮАР почетным рекордсменом по числу насильственных преступлений является "Святая Русь". Это никак не оправдывает негров в ЮАР, но чем кумушек считать трудиться не лучше ль на себя, кума. оборотиться...
http://ttolk.ru/?p=7684
Исполняющий обязанности президента России Дмитрий Медведев призвал россиян играть в бадминтон, а ООН опубликовала на этой неделе страшилку о том, что Россия через 800 лет вымрет окончательно – не помогут даже киргизы и узбеки. Россияне в октябре, как могли, приближали эту дату, убивая, насилуя и грабя друг друга.
ООН на основе статистики ЦРУ в новом исследовании признала РФ страной, входящей в десятку самых вымирающих государств в мире. Помимо низкой рождаемости и низкой продолжительности жизни мужчин, одной из причин «хомицида» на просторах ядра Евразийского союза (aka СССР №2) являются преступления. В 2009 году в России было убито 15 954 человека, или 11,2 убийств на 100 тысяч человек населения. В США за тот же год было зарегистрировано примерно 5 убийств на 100 тысяч населения, в Белоруссии – 4,9, в Эстонии – 5,2, а на Украине – 4,8 насильственных смертей на 100 тысяч человек. Впрочем, сюда же можно еще и внести статистику по смертности на автодорогах (26,5 тысяч человек в 2010 году), самоубийствам (35-40 тысяч человек в год), смертности на производстве, и картина получится вполне себе мрачная. Ежегодно в стране только по этим причинам исчезает город с населением под 100 тысяч человек.
Еще хуже то, что официальная статистика МВД – как считают независимые эксперты и НИИ Академии Генпрокуратуры - занижает общее число убийств в стране в 2-3 раза. В реальности, по их мнению, в России ежегодно до 40-50 тысяч человек становятся жертвами убийств. В это число попадают и «неучтенные» трупы – ведь в стране ежегодно без вести пропадает 80-90 тысяч человек, свыше четверти из которых пропадают бесследно.
Несмотря на такой впечатляющий хомицид, автохтонное население страны продолжает жить по принципу ненависти друг к другу – истребляя своих соотечественников всеми доступными способами.
Два безработных оболтуса 20 и 21 года, соответственно, культурно отдыхали в парке города Шелехова в Иркутской области. На огонек костра заскочила их знакомая, выпили, потом еще раз, слово за слово, и автохтоны пустили в ход кулаки. А затем пошли за «догоном». Придя обратно, обнаружили собутыльницу мертвой, а чтобы скрыть следы преступления, завернули тело в матрас и подожгли.
В Череповце на свалке обнаружили труп 38-летней женщины. Сценарий тот же: совместная попойка, затем выяснение отношений и убийство. Виновник – 44-летний местный безработный.
Убийство по пьянке – сюжет такой распространенный, что впору русским людям, желающим дожить до пенсии (если ее обеспечит очередной, добрый Путин), дать совет – не пить вообще. Впрочем, а что им еще делать? Более того, смертельную опасность представляют алкоголики и в окружении. 19-летний житель деревни Подшивалово в Удмуртии Дмитрий Кочуров напился, затащил 5-летнюю девочку в разрушенное здание фермы, дважды изнасиловал и убил. По его словам, чтобы она не проболталась.
( Кровь и кишки... )
Мы советуем грантоедам почаще выглядывать в окно. Напомним, что только в 2009 году в РФ было убито, согласно статистике МВД, почти 16 тысяч человек. В общем числе убитых в стране в 2009 году данные «Совы» составляют менее 0,4%. Поскольку «Сова» принципиально учитывает лишь те случаи, когда страдают представители нерусских народов и иностранцы, то можно предположить, что максимальное число таких преступлений вряд ли превышает 1% (в том числе, и совершенных против русских). В текущем году, по данным «Совы», от нацизма и ксенофобии в стране погибло лишь 16 человек. Такая тенденция четко свидетельствует о том, что главной бедой в России являются не нацизм и ксенофобия, а африканская преступность, запредельный уровень агрессии и взаимоненависти.
red_atomic_tank некоторые российские граждане очередной раз демонстрируют истерику о "диких неграх" в ЮАР, хочется напомнить, что наряду с ЮАР почетным рекордсменом по числу насильственных преступлений является "Святая Русь". Это никак не оправдывает негров в ЮАР, но чем кумушек считать трудиться не лучше ль на себя, кума. оборотиться...http://ttolk.ru/?p=7684
Исполняющий обязанности президента России Дмитрий Медведев призвал россиян играть в бадминтон, а ООН опубликовала на этой неделе страшилку о том, что Россия через 800 лет вымрет окончательно – не помогут даже киргизы и узбеки. Россияне в октябре, как могли, приближали эту дату, убивая, насилуя и грабя друг друга.
ООН на основе статистики ЦРУ в новом исследовании признала РФ страной, входящей в десятку самых вымирающих государств в мире. Помимо низкой рождаемости и низкой продолжительности жизни мужчин, одной из причин «хомицида» на просторах ядра Евразийского союза (aka СССР №2) являются преступления. В 2009 году в России было убито 15 954 человека, или 11,2 убийств на 100 тысяч человек населения. В США за тот же год было зарегистрировано примерно 5 убийств на 100 тысяч населения, в Белоруссии – 4,9, в Эстонии – 5,2, а на Украине – 4,8 насильственных смертей на 100 тысяч человек. Впрочем, сюда же можно еще и внести статистику по смертности на автодорогах (26,5 тысяч человек в 2010 году), самоубийствам (35-40 тысяч человек в год), смертности на производстве, и картина получится вполне себе мрачная. Ежегодно в стране только по этим причинам исчезает город с населением под 100 тысяч человек.
Еще хуже то, что официальная статистика МВД – как считают независимые эксперты и НИИ Академии Генпрокуратуры - занижает общее число убийств в стране в 2-3 раза. В реальности, по их мнению, в России ежегодно до 40-50 тысяч человек становятся жертвами убийств. В это число попадают и «неучтенные» трупы – ведь в стране ежегодно без вести пропадает 80-90 тысяч человек, свыше четверти из которых пропадают бесследно.
Несмотря на такой впечатляющий хомицид, автохтонное население страны продолжает жить по принципу ненависти друг к другу – истребляя своих соотечественников всеми доступными способами.
Два безработных оболтуса 20 и 21 года, соответственно, культурно отдыхали в парке города Шелехова в Иркутской области. На огонек костра заскочила их знакомая, выпили, потом еще раз, слово за слово, и автохтоны пустили в ход кулаки. А затем пошли за «догоном». Придя обратно, обнаружили собутыльницу мертвой, а чтобы скрыть следы преступления, завернули тело в матрас и подожгли.
В Череповце на свалке обнаружили труп 38-летней женщины. Сценарий тот же: совместная попойка, затем выяснение отношений и убийство. Виновник – 44-летний местный безработный.
Убийство по пьянке – сюжет такой распространенный, что впору русским людям, желающим дожить до пенсии (если ее обеспечит очередной, добрый Путин), дать совет – не пить вообще. Впрочем, а что им еще делать? Более того, смертельную опасность представляют алкоголики и в окружении. 19-летний житель деревни Подшивалово в Удмуртии Дмитрий Кочуров напился, затащил 5-летнюю девочку в разрушенное здание фермы, дважды изнасиловал и убил. По его словам, чтобы она не проболталась.
( Кровь и кишки... )
Мы советуем грантоедам почаще выглядывать в окно. Напомним, что только в 2009 году в РФ было убито, согласно статистике МВД, почти 16 тысяч человек. В общем числе убитых в стране в 2009 году данные «Совы» составляют менее 0,4%. Поскольку «Сова» принципиально учитывает лишь те случаи, когда страдают представители нерусских народов и иностранцы, то можно предположить, что максимальное число таких преступлений вряд ли превышает 1% (в том числе, и совершенных против русских). В текущем году, по данным «Совы», от нацизма и ксенофобии в стране погибло лишь 16 человек. Такая тенденция четко свидетельствует о том, что главной бедой в России являются не нацизм и ксенофобия, а африканская преступность, запредельный уровень агрессии и взаимоненависти.
