![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
bigbeast_kdПатолс - мрачный бог смерти, Натримпе или Антримпе - светлый бог жизни, Перкунос - господин природы.
Патолс упоминается впервые в вармийском сообщении Святому Престолу 1418 года: „Братья Тевтонского Ордена прогнали язычников, которые почитали привидения, вымыслы и Патоллу с Натримпе". Кролльманн с.16 и Бертулейт с. 42, 50 считают мнимое божество Пикуллос („Pikullos") объединением Patollu с польским словом Pieklo = ад, которое продолжало жить в таких вариантах как Pecols, Pycols, Pocols.
Кролльманн и Бертулейт рассматривают "An", "Po" и "Na" в качестве приставок к корню „Trimpe". Следовательно, Антримпе, Потримпе и Натримпе были довольно равнозначны.
Перкунос появляется как таковой также у литовцев и латышей, и был почитаем даже у славянских народов, как намекают широко распространенные имена Parguns, Parcun и так далее. Перкуносу поклонялись в святых рощах. Чистое пламя огня было посвящением ему.
Имя Перкунос появляется впервые у Альнпеке, стих 1436.
Мы знаем с уверенностью только о ливонской части орденских стран, на острове Сааремаа, в святой роще, где обитал великий бог Тараписту, находились образы и подобия богов. Только пишущий в XVI веке Кельхен указывает, что латыши почитали Юнала как верховное божество. Наряду с этим очевидно довольно высокоразвитым политеизмом находим, однако, признаки почти по-детски чистого монотеизма. Так, говорится в латышских песнях: „О, ты дуб / Зеленое деревце / Как ты шумел, шумел / В зеленом лесочке / Веди мою печаль к моему боженьке." Или: „Ты печальное деревце / Ты зеленый дуб / Успокой ты / Мое тоскующее сердце / Пошли к боженьке / Он даст мне мужа". Конец второй песни несколько прозаичен. По Бертулейту бог называется на санскрите „Djaus". Созвучие латышского Dieveli = божка с ним очевидно.
Наряду с этим существовал, конечно, также так называемый анимизм, что означало - самые разные предметы (и животные) рассматривались как переносчики благословения богов. Также была широко распространена, видимо, общая для всех религий вера, которую не отвергает даже католическая церковь, что определенные места избраны божеством в качестве мест его особой милости. Особенно почитались таковыми местами источники, рощи и древние деревья. Они, кажется, неоднократно рассматривались даже в качестве места пребывания божества.
Дуйсбург с. 53 пишет: „Они держали все создания за богов, а именно - солнце, луну и звезды, гром, птиц и четвероногие, вплоть до змеи... У них были также священные рощи, поля и водоемы, где они не решались рубить деревья, строиться и ловить рыбу". Дуйсбург не осознает еще различия между собственно богами и вещами, находящимися в устойчивой связи с божественным.
Идолы и культовые места не сохранились, они были разрушены в борьбе с язычеством. Однако, их наличие ранее надежно подтверждено. По Бертулейту доказано наличие культовых мест в Литве, для Латвии только 510 культовых мест подтверждены и было уничтожено еще в 1836 году место языческих жертвоприношений.
В Пруссии появляется Ромове (Romowe) в качестве первостепенного святилища.
Дуйсбург говорит; „среди этого испорченного народа находилось место в земле Надровия, прозываемое Ромове, названное так от Рима. Там жил тот, кого они называли Гриве (Griwe) и кого почитали как их Папу. Так, как Папа управляет всей христианской церковью, так по его знаку управлялись не только упомянутый народ, но и также Литва и Ливония. Он поддерживал также, как в Ветхом Завете (? Старом Законе - прим.мое), вечный огонь". Грюнау знает, что это Ромове было священной рощей с вечнозеленым дубом, вокруг которого стояли три других дерева. На них были нанесены изображения трех главных богов. Он может даже описать убранство последних и указать имена 47 Криве. То, что выведение Дуйсбургом его этимологии ошибочно, является очевидным. Хотел ли он выставить тем самым Орден в качестве бойца на передовой против языческого Рима и папства?
Старые историки целиком принимали сообщение Дуйсбурга, Иоганн Фойгт пытался установить место нахождения Ромове. Лохмейер, Кролльманн, Бертулейт полагали, что надо понимать под Ромове не одно определенное место или центральную святыню, а, вообще, каждое место отправления культа богов, так как имя выводится из латышского „Rams" или литовского „Ramus", что обозначает всего лишь спокойное место. Вайзе, Бланке и недавно еще и Шумахер высказываются за Ромове как вполне определенное место. То, что эта центральная святыня и верховный священник имели влияние до Ливонии, как говорит Дуйсбург, не доказано.
Богам приносились жертвы, после победоносной битвы даже человеческие жертвы.
Так у Дуйсбурга имеем: „После победы они приносили богам благодарственное жертвоприношение и отдавали одну треть всей добычи Криве". Это соответствует Альнпеке, у которого самбийцы говорят перед Мемелем: „Мужчины, женщины и дети / Люди там наверху / Их мы хотим посылать по жребию / Малых и великих / К нашим богам", а жемайты обещают в 1259 году: „Так желаем мы много дорогого / Вооружения, а также лошадей / Принести нашим богам". Он позволяет в 4680 стихе главному жрецу принести в жертву корову, чтобы узнать исход борьбы.
Для Пруссии наличие сословия жрецов подтверждено, для Ливонии этого, по крайней мере, нельзя сказать с уверенностью.
Грюнау и вслед за ним также Иоганн Фойгт сообщают о трех классах жрецов: криве, вуршкайты, сиггоны. Кролльманн, Бертулейт, Вайзе понимали слово Griwe как сословное наименование жрецов, Бертулейт и Бланке как наименование верховного жреца в главном месте жертвоприношений. Классы жрецов по Грюнау не имеют никаких доказательств существования, о достоверности Грюнау смотри в части "Историография в Тевтонском Ордене".
В нравственных воззрениях стояли они на в известной степени низком уровне. Так, положение женщин должно было быть низким, так как их покупка и наследование, многоженство и родственные браки были в обычае у пруссов.
Пруссы обещали в 1249 году: „В будущем не держать больше двух или нескольких жен, а довольствоваться одной... больше не продавать своих дочерей для брака или покупать себе или сыну жену... Из этого возникала привычка, что кто-то имел жену своего отца... также никто больше не должен убивать в будущем сына или дочь по какой-либо причине или отвергать тайком. Также они обещали в будущем не иметь больше лигашонов или тулисонов, которые являются только лживейшими фокусниками, как жрецы на похоронах злое называют хорошим и хвалят мертвецов за их кражи, добычу, распутство, грабеж и другие прегрешения". Об обращении с женщинами Дуйсбург пишет весьма схоже.
Также должно было быть довольно частым выбрасывание младенцев.
То, что выбрасывание детей, многоженство и прочие такого рода вещи господствовали также в Ливонии, источники не сообщают, однако это весьма вероятно.
В Ливонии раковой язвой была постоянная взаимная война, не только для экономического развития, но, из-за грубого характера способов ведения боевых действий, для нравственности в целом.
Примеры такой борьбы показывает также Альнпеке. Боевые методы Запада были, конечно, немногим лучше.
Чрезвычайно благодетельным был, однако, рыцарственный дух, выражающийся в почти безграничном гостеприимстве, и социальное чувство, которое проявляет себя в обращении с бедными.
Дуйсбург пишет: „Гостям они оказывают всяческие почести, и не существует блюд и напитков в доме, которые они не разделят с ними. Они также полагают, что обошлись с гостями нехорошо, если они не напились с ними вплоть до бессознательного состояния. У них есть также привычка обязывающая при их пиршествах к неумеренному питью, а именно, так часто, пока гость и хозяин, жена и муж, сын и дочь не опьянеют. Если происходит убийство, не будет примирения, до тех пор пока убийца или его ближайший родственник не убит... в качестве напитка они употребляют воду или молоко кобыл". И: „Сегодня и завтра каждый надевает что попало не обращая внимания, если кто-то обвяжет канатом прекрасную одежду - они не обращают внимания". Последнее кажется невероятным, а также противоречит собственному сообщению Дуйсбурга о поведении пруссов в Польше:„ Князь настолько испугался, что он не решался отказать ни в чем, всякий раз, как пруссы посылали гонцов за лошадьми или прекрасной одеждой".
По Дуйсбургу каждый бедняк мог садиться за стол в любом доме и есть вместе со всеми.
Патолс упоминается впервые в вармийском сообщении Святому Престолу 1418 года: „Братья Тевтонского Ордена прогнали язычников, которые почитали привидения, вымыслы и Патоллу с Натримпе". Кролльманн с.16 и Бертулейт с. 42, 50 считают мнимое божество Пикуллос („Pikullos") объединением Patollu с польским словом Pieklo = ад, которое продолжало жить в таких вариантах как Pecols, Pycols, Pocols.
Кролльманн и Бертулейт рассматривают "An", "Po" и "Na" в качестве приставок к корню „Trimpe". Следовательно, Антримпе, Потримпе и Натримпе были довольно равнозначны.
Перкунос появляется как таковой также у литовцев и латышей, и был почитаем даже у славянских народов, как намекают широко распространенные имена Parguns, Parcun и так далее. Перкуносу поклонялись в святых рощах. Чистое пламя огня было посвящением ему.
Имя Перкунос появляется впервые у Альнпеке, стих 1436.
Мы знаем с уверенностью только о ливонской части орденских стран, на острове Сааремаа, в святой роще, где обитал великий бог Тараписту, находились образы и подобия богов. Только пишущий в XVI веке Кельхен указывает, что латыши почитали Юнала как верховное божество. Наряду с этим очевидно довольно высокоразвитым политеизмом находим, однако, признаки почти по-детски чистого монотеизма. Так, говорится в латышских песнях: „О, ты дуб / Зеленое деревце / Как ты шумел, шумел / В зеленом лесочке / Веди мою печаль к моему боженьке." Или: „Ты печальное деревце / Ты зеленый дуб / Успокой ты / Мое тоскующее сердце / Пошли к боженьке / Он даст мне мужа". Конец второй песни несколько прозаичен. По Бертулейту бог называется на санскрите „Djaus". Созвучие латышского Dieveli = божка с ним очевидно.
Наряду с этим существовал, конечно, также так называемый анимизм, что означало - самые разные предметы (и животные) рассматривались как переносчики благословения богов. Также была широко распространена, видимо, общая для всех религий вера, которую не отвергает даже католическая церковь, что определенные места избраны божеством в качестве мест его особой милости. Особенно почитались таковыми местами источники, рощи и древние деревья. Они, кажется, неоднократно рассматривались даже в качестве места пребывания божества.
Дуйсбург с. 53 пишет: „Они держали все создания за богов, а именно - солнце, луну и звезды, гром, птиц и четвероногие, вплоть до змеи... У них были также священные рощи, поля и водоемы, где они не решались рубить деревья, строиться и ловить рыбу". Дуйсбург не осознает еще различия между собственно богами и вещами, находящимися в устойчивой связи с божественным.
Идолы и культовые места не сохранились, они были разрушены в борьбе с язычеством. Однако, их наличие ранее надежно подтверждено. По Бертулейту доказано наличие культовых мест в Литве, для Латвии только 510 культовых мест подтверждены и было уничтожено еще в 1836 году место языческих жертвоприношений.
В Пруссии появляется Ромове (Romowe) в качестве первостепенного святилища.
Дуйсбург говорит; „среди этого испорченного народа находилось место в земле Надровия, прозываемое Ромове, названное так от Рима. Там жил тот, кого они называли Гриве (Griwe) и кого почитали как их Папу. Так, как Папа управляет всей христианской церковью, так по его знаку управлялись не только упомянутый народ, но и также Литва и Ливония. Он поддерживал также, как в Ветхом Завете (? Старом Законе - прим.мое), вечный огонь". Грюнау знает, что это Ромове было священной рощей с вечнозеленым дубом, вокруг которого стояли три других дерева. На них были нанесены изображения трех главных богов. Он может даже описать убранство последних и указать имена 47 Криве. То, что выведение Дуйсбургом его этимологии ошибочно, является очевидным. Хотел ли он выставить тем самым Орден в качестве бойца на передовой против языческого Рима и папства?
Старые историки целиком принимали сообщение Дуйсбурга, Иоганн Фойгт пытался установить место нахождения Ромове. Лохмейер, Кролльманн, Бертулейт полагали, что надо понимать под Ромове не одно определенное место или центральную святыню, а, вообще, каждое место отправления культа богов, так как имя выводится из латышского „Rams" или литовского „Ramus", что обозначает всего лишь спокойное место. Вайзе, Бланке и недавно еще и Шумахер высказываются за Ромове как вполне определенное место. То, что эта центральная святыня и верховный священник имели влияние до Ливонии, как говорит Дуйсбург, не доказано.
Богам приносились жертвы, после победоносной битвы даже человеческие жертвы.
Так у Дуйсбурга имеем: „После победы они приносили богам благодарственное жертвоприношение и отдавали одну треть всей добычи Криве". Это соответствует Альнпеке, у которого самбийцы говорят перед Мемелем: „Мужчины, женщины и дети / Люди там наверху / Их мы хотим посылать по жребию / Малых и великих / К нашим богам", а жемайты обещают в 1259 году: „Так желаем мы много дорогого / Вооружения, а также лошадей / Принести нашим богам". Он позволяет в 4680 стихе главному жрецу принести в жертву корову, чтобы узнать исход борьбы.
Для Пруссии наличие сословия жрецов подтверждено, для Ливонии этого, по крайней мере, нельзя сказать с уверенностью.
Грюнау и вслед за ним также Иоганн Фойгт сообщают о трех классах жрецов: криве, вуршкайты, сиггоны. Кролльманн, Бертулейт, Вайзе понимали слово Griwe как сословное наименование жрецов, Бертулейт и Бланке как наименование верховного жреца в главном месте жертвоприношений. Классы жрецов по Грюнау не имеют никаких доказательств существования, о достоверности Грюнау смотри в части "Историография в Тевтонском Ордене".
В нравственных воззрениях стояли они на в известной степени низком уровне. Так, положение женщин должно было быть низким, так как их покупка и наследование, многоженство и родственные браки были в обычае у пруссов.
Пруссы обещали в 1249 году: „В будущем не держать больше двух или нескольких жен, а довольствоваться одной... больше не продавать своих дочерей для брака или покупать себе или сыну жену... Из этого возникала привычка, что кто-то имел жену своего отца... также никто больше не должен убивать в будущем сына или дочь по какой-либо причине или отвергать тайком. Также они обещали в будущем не иметь больше лигашонов или тулисонов, которые являются только лживейшими фокусниками, как жрецы на похоронах злое называют хорошим и хвалят мертвецов за их кражи, добычу, распутство, грабеж и другие прегрешения". Об обращении с женщинами Дуйсбург пишет весьма схоже.
Также должно было быть довольно частым выбрасывание младенцев.
То, что выбрасывание детей, многоженство и прочие такого рода вещи господствовали также в Ливонии, источники не сообщают, однако это весьма вероятно.
В Ливонии раковой язвой была постоянная взаимная война, не только для экономического развития, но, из-за грубого характера способов ведения боевых действий, для нравственности в целом.
Примеры такой борьбы показывает также Альнпеке. Боевые методы Запада были, конечно, немногим лучше.
Чрезвычайно благодетельным был, однако, рыцарственный дух, выражающийся в почти безграничном гостеприимстве, и социальное чувство, которое проявляет себя в обращении с бедными.
Дуйсбург пишет: „Гостям они оказывают всяческие почести, и не существует блюд и напитков в доме, которые они не разделят с ними. Они также полагают, что обошлись с гостями нехорошо, если они не напились с ними вплоть до бессознательного состояния. У них есть также привычка обязывающая при их пиршествах к неумеренному питью, а именно, так часто, пока гость и хозяин, жена и муж, сын и дочь не опьянеют. Если происходит убийство, не будет примирения, до тех пор пока убийца или его ближайший родственник не убит... в качестве напитка они употребляют воду или молоко кобыл". И: „Сегодня и завтра каждый надевает что попало не обращая внимания, если кто-то обвяжет канатом прекрасную одежду - они не обращают внимания". Последнее кажется невероятным, а также противоречит собственному сообщению Дуйсбурга о поведении пруссов в Польше:„ Князь настолько испугался, что он не решался отказать ни в чем, всякий раз, как пруссы посылали гонцов за лошадьми или прекрасной одеждой".
По Дуйсбургу каждый бедняк мог садиться за стол в любом доме и есть вместе со всеми.
